— Куда они поехали? — Фролов уже не сомневался, что это был Похвиснев.
— Как — куда? В город поехали… Еще стаканчик, товарищ начальник?
— Спасибо, не могу… Еще один вопрос: на следующий день на шоссе, в двадцати километрах, нашли колхозницу. Помните?
— Степановну из «Красной зари»? — ахнула буфетчица. — А как же! Теперь уж и я все вспомнила. Были такие, были!
Больше Фролов спрашивать ни о чем не стал. Все ясно. Значит, не зря Похвиснев менял крыло, не случайно Васильева специально Подчеркнула, что в то воскресенье она была «у подруги, здесь, в городе». А то, что посты при въезде в город их машины не видели, — так это дело простое: дать круг и вернуться с другой стороны.
Пока оформили документы и получили разрешение на арест, прошло два дня. Поздним вечером на третий день Фролов вместе со следователем, управдомом и милиционером позвонил у дверей квартиры Похвиснева. Им открыла немолодая женщина, видимо мать:
— Боря со вчерашнего дня не появлялся. Я так волнуюсь!
Фролов и следователь отпустили управдома и поехали в институт. Вахтер подозрительно посмотрел на них, но когда следователь показал ему удостоверение, понимающе кивнул: «К коменданту? Проходите. Велено пропускать из милиции…».
Комендант, которому следователь протянул ордер, долго вчитывался в строчки, а потом, сдвинув на лоб очки, сказал с усмешкой:
— Опоздали, товарищ дорогой.
— Как «опоздал»? Он что — уволился?
— Да, вот именно… Взяли его вчера.
— Кто взял?
— Госбезопасность. А больше я вам, простите, ничего не могу сказать.
13
После того страшного дня, когда Бориса Похвиснева вызвали в госавтоинспекцию, его жизнь, казалось, снова вернулась в обычную колею. Получив повестку, Борис почувствовал, как у него неприятно задрожали пальцы, и он сам себе сказал: «Все!..» Но его визит в инспекцию, к капитану Фролову, кончился благополучно, и Борис воспрянул духом.
Похвиснев принадлежал к числу людей, которые считают, что они родились только для радостей и удовольствий. Еще в раннем детстве родители внушили ему: он самый талантливый, красивый и обаятельный. Его зачислили не в обычную школу, а в школу-десятилетку при Академической капелле. Но учиться он не хотел и с первого класса чаще всего получал двойки. Отец приходил в школу, просил, требовал, настаивал, чтобы его сына не исключали, воспитывали, лелеяли. «У Бори гениальные музыкальные способности, абсолютный слух. Поэтому он плохо успевает по общим предметам. А то, что по гармонии и пению у него двойки, — так это ничего, пройдет. Он сейчас еще стесняется своего таланта, ему неловко выделяться».
Все-таки мальчика исключили из шестого класса. На семейном совете было решено, что у Бори расшатана нервная система, ему необходимо отдохнуть. В течение года Боря отдыхал, был в санатории, ездил к дяде в Баку. Осенью он, неожиданно для самого себя, оказался учеником восьмого класса — дядя все устроил.
Но и здесь он скоро «прославился»: приносил в класс кошек, отнюдь не по-детски интересовался девочками, старому преподавателю однажды в запале пригрозил ножом. На этот раз в школе он проучился в общей сложности двадцать три дня.
Однако через год, после очередного «восстановления расшатанной нервной системы», Похвиснев опять съездил на месяц к дяде и вернулся оттуда с аттестатом зрелости. Теперь он поступил в педагогический институт. Впрочем, в аудитории его видели редко, и с третьего курса он был исключен.
Освободившись от обременительных обязанностей студента, Борис Похвиснев целиком отдался, как он пояснил родителям, «воспитанию вкуса». Он сшил себе светло-серый в крупную клетку длинный пиджак, узкие темно-голубые брюки. Прическа у него тоже стала необычной: сзади — волосы до воротника, спереди — «канзасский кок». Вечерами Борис пропадал на центральной улице города. Если мать спрашивала, где он был, Борис отвечал: «Стилял на Броде». Мать ничего не понимала, но все равно умилялась — Боря стал таким интересным, он, наверное, вскружил не одну девичью голову.
В самом деле, у Бориса Похвиснева было много знакомых — молодых людей в таких же пиджаках и брюках, девиц в коротких юбках с разрезами и прической «под мальчика». Компания была веселой, часто устраивались вечеринки на дому и в ресторанах.
И все-таки Борис был недоволен: правда, отец — известный адвокат — не скупился, отдавал сыну чуть ли не половину своей зарплаты, но молодому человеку денег явно не хватало. Хотелось «шикнуть», прокатить друзей за город на такси, накупить продававшихся из-под полы пластинок, вроде «Скелет в гробу», «Череп в дымоходе» — пластинок редких, дорогих, каждая по пятьдесят рублей.