Лоснящиеся влагой деревья расступились, тропинка скрылась в поросших бородатым мхом камнях. Путник перебрался через их острые глыбы, оглянулся, прощаясь навеки с таинственным миром волшебства. Трубное воронье «крух!» гнало прочь.
Горан ступил на сухую дорогу. Плывущие тучи чернили луну и алмазы звезд. Справа и слева простирались тихие степи Яруги. Ночь скрывала увядшую траву, что ещё недавно зеленела жизнью и буйствовала цветом. Одинокие дубы и багровые сухостои высились примитивной разметкой пустынной местности. Вдали светились окна домов.
Близость чернолесья обрекла Яругу веками существовать крохотным селением крестьян. Семь сотен построек ютились возле густого лиственного леса. Жители редко выезжали в другие населённые пункты, ведя уединенную жизнь: сеяли по весне пшеницу, овес, ячмень, просо, гречу, а осенью одаривали Скоп яровыми хлебами. Скоп – столица всей восточной провинции Царны, Бескравии. Во второй месяц осени леса Бескравии покрывались алым золотом, пламенея пожаром листвы и трав. Провинцию образно именовали в народе Багровым Горизонтом. Во времена пребывания в Башне Воспитанников Горана часто спрашивали об огненных змеях, обитающих в норах степей, которые осенью, разгневанные наступающими холодами, воспламеняли деревья, взмывая к небу пожары. В граде шутили, что жители Бескравии – угрюмые и смуглые кожей, оттого что раскалённая листва опалила их, очерствила характеры. Горан не любил такие разговоры. Он знал не понаслышке, насколько изнурителен труд в полях под жгучим солнцем и беспощадны ветра в засуху.
Редкие огни Яруги превратились в прямоугольники окон. Тревога ночи сменилась умиротворением раннего утра. Скоро оранжевые лучи возвестят о начале нового дня.
Горан вошёл в черту селения. Улицы поблёскивали инеем, сливаясь и расходясь одинокими побегами к серпу леса. Деревянные избы соседствовали с каменными домами. Бедность. Хоромы.
Звездная ветвь погасла. Горан бросил её на землю, и она превратилась в пепел, который по грунтовой дороге рассеял южный ветерок. Треугольные крыши построек пронзали дымку утреннего тумана. Горан пересёк безлюдную площадь Сходов, преодолел улицу Лавочников и вышел на самую окраину селения.
Сердце защемило от нахлынувших воспоминаний. Шаги. Усталые шаги по тропе к бледному дому, окруженному низким плетеным забором. Сад недавно уронил разноцветную листву на гладкие камни двора. Горан торопливо поднялся по ступеням шаткого порога. Рука сжала медное кольцо дверного молотка. Туку-тук. Глухой звук разрушил покой дома.
В окне появилось заспанное лицо бабушки. Старик Прокош открыл дверь.
– Горан? – Дедушка не верил слабым глазам. На нём белела мятая рубаха, серые штаны были закачены, ноги босы. – Сынок, ты откуда здесь?
– Примите? – Внук виновато опустил голову, осматривая грязный чемодан у ног и свои пыльные ботинки.
Дедушка отступил в комнату.
– Проходи, – произнес обеспокоенно. – Не стой же, дитя. Продрог весь.
Бабушка с причитаниями скинула с плеч пуховый платок и укутала Горана. На ней синела сорочка в пол, седые волосы облепили ключицы редкими прядями.
– Мой мальчик, – приговаривала она, ведя его к столу. – Как же так, среди ночи? Голоден? Сейчас накормлю.
В кухне зажгли свечи.
– Грозовые скаты ушли на юг. Дорого купить. Опять коптим свечами.
Старик посмотрел тоскливо на круглый фонарь над столом. Грозовыми скатами в Царне называли молнии, запасы которых служили людям источником света.
Горан опустился на резной стул за круглым столом. Льняная скатерть. Кувшин в горошек, две глиняные кружки. Дом стариков мало изменился. Пахло облепихой, сухофруктами и горечью степных трав. Стены в желтоватой побелке, деревянная мебель. Кружева – рукоделия бабушки – белели на окнах, комодах, столах. Доски пола покрывали шерстяные коврики ягодными островками. Горан поднял взгляд на взволнованных хозяев дома. Низкорослая бабушка за последние годы похудела, морщины обвисли на курносом лице. Дедушка, высокий и худощавый, как прочная жердь, сохранил ещё стойкость к потрясениям. Его карие глаза темнели черноземом, что принимал в себя семена слов, прорастающих сегодня сорняками тревоги.