Оставив эту выходку без внимания, я жестом поманил его к себе. Подчиняясь, тот подошел и согнулся, подставляя свое старческое ухо.
Негромко, но четко я произношу в него каждое слово.
— Передай Бурундаю, что Фрязин хочет поговорить.
С изрытого морщинами лица на меня смотрят узкие щели пронизывающих глаз. Смотрят недовольно и требовательно, мол говори чего хотел и не трать мое время зря.
Я не отвожу взгляда, но и начинать не тороплюсь. Уж слишком хорошо я знаком с монгольскими нравами. Хочешь, чтобы к твоим словам отнеслись серьезно, не суетись, говори медленно и значительно, словно каждая твоя мысль на вес золота. Так велят неписанные правила монгольского этикета и устоявшихся народных традиций. Монголы считают, что если человек торопится изложить свои мысли, значит он сам в них не уверен. Я же хочу произвести совсем другое впечатление, и мой опыт общения с монгольской верхушкой подсказывает мне, как добиться этого наилучшим образом.
Начинаю издалека и иносказательно.
— Ни на миг не сомневаюсь, что многоопытный Бурундай частенько видел, как толстая ветка дерева ломается под грузом навалившегося снега, а тонкая, прогнувшись и скинув с себя гнетущую тяжесть, поднимается вновь.
Старый монгол подтверждающе кивнул, пытаясь понять к чему такое начало, а я, выбрав максимальную паузу, продолжаю.
— Я это к тому, что слабость и мягкость иной раз оказываются более стойкими, чем крепость и сила.
Иронично скривив губы, Бурундай покачал головой.
— Пример красивый, но я все же не соглашусь с тобой, Фрязин! Слабость — это удел побежденных, а мягкость хороша только в постели, когда под тобой прогибается женское тело.
Склонив голову, соглашаюсь, что довод его убедителен, а сам внутренне улыбаюсь.
«Другого ответа я и не ожидал!» — Мысленно поздравляю себя с хорошим началом, ведь именно на подобную реплику я и рассчитывал.
Не споря, одеваю на лицо мягкую улыбку.
— В общем случае так и есть, благороднейший Бурундай. Я с тобой полностью согласен, но на всякое правило, как известно, есть исключение.
Я знаю, Бурундай терпеть не может возражений, и потому выбираю такую манеру вести диалог, когда вроде бы постоянно соглашаюсь с ним, но продолжаю гнуть свою линию.
— Вот взгляни хотя бы на сегодняшний день. Уверяю тебя, что отсюда до самого последнего моря у тебя нет в Европе сколько-нибудь серьезных противников. Твои воины раздавят как клопа любое здешнее войско, потому что все твои враги слабы, малочисленны и разобщены. Да еще на данный момент нет тут такой силы, что была бы способной их объединить.
Бурундай скривился словно от зубной боли.
— Зачем столько слов, Фрязин⁈ Устаю я от них! Ведь все просто и понятно, нет у врага силы, значит у нас будет больше добычи и меньше потерь!
Он наградил меня уничижительным взглядом, и я, опять соглашающе покивав, поддакиваю ему.
— Все так, многоопытнейший Бурундай, все так, но посмотри на эту ситуацию с другой стороны и ответь себе на вопрос. Если враги настолько слабы и разобщены, что неминуемо будут разгромлены в первом же сражении, что тогда они постараются предпринять?
— Сдадутся на милость победителя! — Высокомерно отрезал Бурундай, и я вновь соглашаюсь.
— Может быть! Может быть, кто-то и сдастся, но большинство закроется в своих замках и укрепленных городах!
— И что⁈ — Узкие щели азиатских глаз уставились мне в лицо. — Ты выкуришь их оттуда своим огнем. Всех до единого!
Это та самая фраза, которую я ждал и к которой так долго подводил Бурундая.
— Конечно, выкурю! — Не отводя глаз, выдерживаю его сверлящий взгляд. — Есть, правда, одна проблема…! Этих замков только в одной Германии сотни. Уйдут годы лишь на то, чтобы обойти их все, не говоря уж про все остальное.
Время самый грозный враг для старика. Я вижу, как в черных монгольских зрачках впервые вспыхнуло сомнение, и, не давая ему возразить, дожимаю.
— Конечно, мы можем двигаться от замка к замку, от одного города к другому и сокрушать их один за другим. Рано или поздно враг сломается и начнет сдаваться, но тут возникает другой вопрос. А готово ли, Бурундай, твое войско к такой затяжной и многолетней войне? Не развалится ли оно раньше, чем дрогнет враг, не перессорятся ли между собой твои темники, не разбегутся ли по своим кочевьям воины⁈
Я прям чувствую, как в этот момент в памяти Бурундая всплыла картина сегодняшней ссоры, и вбиваю последний гвоздь.
— А Берке⁈ Он здесь лишь до тех пор, пока на ханских подушках сидит Улагчи. И если вдруг с царственным мальчиком, не дай бог, что-то случится, то Берке не просто умчится в Золотой Сарай, а еще и уведет с собой не меньше половины войска.