Увидев Никитина в дверях караван-сарая, лилово-желтый халат обрывает ругань и кланяется, расплющив лицо в улыбке.
Это хозяин караван-сарая Магомед, не то ос, не то татарин.
- Был ли покоен твой сон? - кланяется Магомед. - Отродье шайтана помешало отдыху гостя? Он, Магомед, лежит в пыли у ног дорогого его сердцу человека. Он, Магомед, накажет этого ублюдка-погонщика. Будь, путник, хозяином в этом доме. Магомед - твой покорный слуга...
Узнав в Никитине одного из русских, о которых Юсуф сказал, что они приехали к послу, Магомед заливается соловьем.
Рваная рубаха и старые сапоги Афанасия мало смущают хозяина караван-сарая. Беда может постичь каждого!
Он говорит по-татарски, и странно слышать, как татар обзывают псами, отбросами, нечистью на их же языке.
Утро полно тепла. Тепло стекает с окруживших город курчавых гор, тепло источают сады, тепло поднимается снизу, от зеленовато-опалового моря, начинающегося сразу за плоской крышей ближнего дома, где сидит полуголый дербентец, ищущий в складках снятой рубахи.
Караван-сарай оживает. По одному и кучками появляются люди. Кто в халате, кто в бурке, кто в огромной туркменской папахе, кто в тюбетейке. Говор здешнего люда гортаней. Почти все с оружием. У того - шашка, у того кинжал. Поят верблюдов и коней, едят, присев рядом со скотиной, чудные круглые хлебцы, белый, ноздрястый сыр. Пьют, наливая в рога и чарки из мехов.
Магомед зовет Никитина и Копылова за собой. В маленьком прохладном доме на полу расстелен ковер, положены подушки. На ковре - подносы со снедью. Не то орехи, не то косточки, залитые янтарной массой, сизый виноград, какие-то обсыпанные мукой пастилы. Посредине - пузатый, с высоким узким горлышком медный сосуд.
Магомед кланяется, просит разделить с ним, недостойным, его скудную трапезу.
С непривычки сладости противны. Выпитое на голодный желудок молодое вино ударяет в голову.
- Хлебушка бы ржаного да молочка! - вздыхает Копылов, выковыривая из зубов налипшую нугу. - И как только они едят это? А квас добрый...
Магомед напряженно вслушивается в незнакомую русскую речь, улыбаясь, переспрашивает Никитина:
- Что? Что?
- Товарищ твое питье хвалит! - переводит ему Афанасий.
Магомед - топленое масло. Он громко хлопает в ладоши, кричит:
- Хусейн!
Бритоголовый слуга, низко кланяясь, приносит еще один сосуд, притаскивает нанизанные на длинных прутьях шипящие куски мяса.
- С этого и начинали бы! - бурчит под нос Копылов.
Видя, что гости захмелели, Магомед начинает льстивую речь. Он надеется видеть русских в своем караван-сарае все время, пока они будут в Дербенте. Они, конечно, не забудут его, своего раба, готового отдать за таких высоких друзей свою ничтожную жизнь. Магомед изливает мед, Копылов важно кивает ему, а Никитин начинает беспокоиться.
Выбравшись, наконец, от хозяина, Афанасий говорит Сереге:
- Он нас, пожалуй, чуть не за бояр принял. Худо.
- Почему худо? - возражает Копылов. - Хор-р-роший человек Магомед. И Дербент хороший. И море... Да! Будем тут жить... Ишака купим, гору купим...
Но, выспавшись, и Копылов соображает, что ошибка хозяина, в которой они неповинны, может отозваться им лихом.
- И за трапезу сдерет, и за сено сдерет! - догадывается он.
Солнце уже высоко. В караван-сарай входит Юсуф с целым мешком одежды.
- Хасан-бек прислал тебе! - говорит он Никитину.
В мешке два красивых шелковых халата, исподнее, широченные штаны чудного покроя, хорошие мягкие сапоги.
Сняв русскую одежду, Никитин и Копылов переодеваются. Новый наряд меняет обоих до неузнаваемости.
- Совсем восточный человек! - довольно улыбается Юсуф. На открытом лице шемаханца откровенная радость за своих новых друзей, за Хасан-бека, так щедро отблагодарившего их.
Мазендаранец Али, смеясь, кивает головой:
- Якши! Якши!
- Где Хасан-бек? - спрашивает Никитин. - Проведешь?
- Пойдем. Хоть сейчас.
- Али, - окликает Никитин мазендаранца, - ваших людей двое было во второй лодке?
- Двое.
- Ну, добро... Пошли, Юсуф.
Магомед, увидев Никитина в шелковом халате, разевает рот, начинает медленно таять.
Город малолюден, некоторые дома покинуты. Заборы кое-где разрушены. Видны кварталы, где о жилье напоминают только глиняные развалины. Лавок мало. На небольших площадях уныло зияют пустые водоемы.
- А не много народу здесь! - говорит Никитин Юсуфу.
- В верхнем городе больше, - отзывается тот. - Да чего же ты хочешь? Теперь все корабли идут в Баку, там лучше гавань, надежней укрепления. А человек ищет, где жизнь легче. Вот и пустеет Дербент. И рынок здесь невелик.
- Ты сам-то отсюда?
- Нет. У меня родные в Шемахе.
Дом посла приметен. Он обнесен не глиняной, а каменной стеной, растянувшейся на полквартала и упирающейся во двор мечети. У ворот стоят стражи с кривыми саблями
Дом стоит в глубине сада. Он белоснежен, длинен, обведен со всех сторон гульбищем без перильцев. Окна и дверь дома узки.
Хасан-бек, окруженный телохранителями, беседует с человеком в боярском одеянии. Оба поворачиваются к вошедшим в сад.
Обойдя каменный бассейн с фонтанчиком, Никитин приблизился к дому.
Юсуф застыл, согнувшись в поклоне. Никитин, коснувшись рукой земли, выпрямил спину.
Хасан-бек важен. На нем красный с золотом халат, голова обвернута пышной чалмой с драгоценным алым камнем.
Боярин Папин невысок, черняв. Глаза его быстры. На боярской одежде жемчуга и самоцветы. Рука запущена в бороду.
- Благодарствую тя, хозяин! - говорит Никитин. - В пору одежонка пришлась.
Хасан-бек милостиво трясет свежевыкрашенной бородой, делает плавный жест унизанными перстнями пальцами: не за что.
Совсем не тот шемаханец, что трусил под Астраханью и ослаб в ладье. Словно и не его ругал Юсуф и швырнул Серега!
- Тверской? - спрашивает Папин.
- Из Твери, - подтверждает Афанасий. - Челом вам бить пришел, бояре! Выручать надо ребят, что разбились. Бают, у кайтаков они.
- Кто да кто? - любопытствует Папин.
- Ваших московских четверо, да наш тверской, Митька Микешин, да тезиков двое.
- Хлопотать надо, бек! - вздергивает бровь Папин. - Помогай!
Хасан-бек склоняет голову:
- Я думаю послать гонца к Булат-беку, правителю Дербента. Мимо него нельзя - обидится. Купцы шли в Дербент - Булат-беку и забота, а его в городе нет.
- А долго ждать?
- Кто знает? - вопросом же отвечает Хасан-бек. - Я не могу ему указывать... Считай, до Булат-бека полдня пути, да гонец прождет ответа... Через два дня будем ждать решения.
- Не оставь, боярин! - настойчиво просит Никитин. - Вспомни, мы живота не щадили ради тебя.
- У тебя что там - товар? - интересуется Папин.
- Товар мой весь пограбили, - отвечает Никитин. - За товарищей опасаюсь... - Хм! - щурится Папин. - Так все и пограбили?
- Все как есть. Ничего не осталось.
- Как же теперь?
- Челом твоей милости бить остается.
- Ну, я помочь, купец, не могу. Без вас забот хватит.
- Не покинь, боярин! Заставь век бога молить. Ведь по миру нас окаянные пустили.
- Вольно ж плыть было! Нет, ничего у меня нету. Не проси.
Никитин, помолчав, упал на колени:
- Не за себя токмо, боярин... За всех прошу. Куда мы теперь?
Папин поморщился:
- Сказал же... вот, бейте шаху челом. А я сам здесь чужой... Ну, ступай! Скажу тебе потом, как с кайтаками решится.
Никитин встает, медленно стряхивает пыль с колен:
- Прости, Василий. Одну надежу на тебя держали...
Папин молчит. В душе Никитина отчаяние и стыд.