Народ бежал за санями. В морозном воздухе далеко разносились крики и звон бубенцов. Кашин на ходу окутывал ноги меховой полостью, кряхтел, морщился.
Сердце его билось воровато, испуганно Он боялся взглянуть на людей, словно они могли догадаться, кто была та нищая баба на паперти.
ЧАСТЬ 2
Глава первая
Шафранный рассвет занимался за далекими рощами, и в еще прохладном воздухе стоял тонкий запах придорожных тутовников и мягкой весенней земли. Солнце, показав из-за горизонта острый алый краешек, увеличивалось на глазах. Его цвет быстро менялся, переходя в золотисто-апельсинный. Тени от редких деревьев, незаметно возникнув на посветлевшей красноватой пыли, пересекли пустынную дорогу, замелькали на боках верблюдов и коней, словно пересчитывали животных в караване.
Караван был большой. Двадцать верблюдов и сотня жилистых туркменских лошадок растянулись по древнему бендерскому пути, по дороге к Персидскому заливу.
Монотонно звякали бубенцы, равномерно колыхались пестрые вьюки, мягко постукивали копыта.
Немногочисленная охрана позевывала. Сегодня пришлось подняться затемно, перекусить на ходу. Люди хмуро молчали, сердясь на караван-баши*, виновника ненужной, как им казалось, спешки. Но делать было нечего. Хочешь есть слушай хозяина. Так говорит дедовская мудрость. И уж коли все равно дорога начата, не лучше ли устроиться в седле поудобней в вздремнуть, приноровясь к шагу коня?
______________ * Караван-баши - глава каравана.
Терпи, правоверный, и суетной мыслью не оскорбляй величия аллаха! Хозяину видней, когда стоять, а когда ехать. В своем богатстве и силе он отмечен божьим перстом, зато послушного ему слугу ждет награда: золото. А золото - это опиум в курильне кривого Селима на бендерском рынке, это сладкое вино полутемных лавчонок славного города Бендера! Веди нас, караван-баши, веди! Верные пророку, мы знаем: покорность - украшение бедняка... Ла аллах иль алла!
Караван-баши, полный перс с огненной бородой, свесившейся по золотистому бухарскому халату до самой луки покрытого парчой седла, был единственный в караване человек, не клевавший носом.
По напряженному взгляду перса каждый мог бы определить, что караван-баши не слишком доверяет безмятежному весеннему утру и мысли его тревожны.
Караван-баши сам твердо не сказал бы, откуда эта тревога. Мало ли народу толчется в караван-сараях Лара? Мало ли кто мог расспрашивать его слуг, когда они собираются дальше? Но почему-то перед глазами караван-баши так и стоял приземистый тюрк в полосатом халате, без конца чудились его медленная, скользкая улыбочка, текучий, неопределенный взгляд.
Этот тюрк встречался караван-баши в Ларе несколько раз. Он оказывался рядом неожиданно и так же незаметно исчезал. О чем-то беседовал с его слугами. Верный раб Хасан сказал, будто незнакомца интересовали керманские шелка. Шелка ли? Что-то мало походил на купца этот тюрк!
Караван-баши старался отогнать зловещие предчувствия, но в голову навязчиво лезли разговоры о грабежах, слухи о разбойничьих шайках, появившихся под Бендером.
В караван-сараях шептались, называя имена бесследно сгинувших купцов, передавали, что разбойники больше всего нападают на торговцев, ведущих дела с Индией.
И это заставляло караван-баши поеживаться. Если бы грабители знали, кто он, ему пришлось бы несладко. Но кто может сказать им, откуда и зачем прибыл сюда хазиначи Мухаммед, что в его поясе еще зашиты камни, полученные в далекой Индии от казначея великого визиря Махмуда Гавана?
С ним здесь один Хасан, остальные - чужаки из Бендера и Ормуза, никогда не ступавшие на индийскую землю. Так, может быть, и впрямь все опасения излишни? Может быть, и впрямь он напрасно лишает себя удовольствий весеннего утра?
В конце концов караван идет уже второй час, а ничего не случилось. Если грабители что-нибудь и пронюхали, то, вероятно, они не ждали столь раннего выхода каравана. Слава аллаху, осенившему вчера Мухаммеда! Теперь он проберется в Бендер спокойно.
Дорога все тянулась, солнце пригревало, тени густели, к запаху конского пота и тутовника примешался запах нагретой пыли, колокольца верблюдов все позвякивали, и постепенно мысли хазиначи Мухаммеда приняли иное направление. Он стал рисовать себе картины близкого будущего: уютный домик в Бендере или Ормузе, прохладный шербет, весело звенящие динары... Хазиначи, весь во власти мечтаний, улыбнулся, забывая об опасности, и даже прикрыл глаза. За один краткий миг промелькнула перед ним вся его жизнь с того часа, когда он, сын багдадского гончара, надумал оставить одряхлевших родителей грызть их черствый хлеб и пустился искать счастья на больших караванных дорогах. Он побывал везде - и в горах турской земли и у подножия сфинксов в Мисре. Но повезло ему только в Индии. Впрочем, что значит - повезло? Просто он стал достаточно мудр к тому времени, когда оказался в Дели. Он уже знал, что жизнь жестока, что ищущий удачи должен смирить свои чувства, что одержавший победу всегда прав... И когда подвернулся случай, он не стал раздумывать.
Его богатство выросло на чужой беде. Но чье вырастало иначе? И разве сам он не испытал впоследствии людской неблагодарности, разве не вынужден был бежать из Дели, спасаясь от преследований эмира, обвинившего Мухаммеда в ростовщичестве?
Тогда-то и попал он в Бидар, столицу бахманийского султаната.
И тому, как сложилась его жизнь потом, Мухаммед был обязан только себе, своему умению предвидеть важные перемены...
Шел тогда тысяча четыреста шестьдесят второй год. На престоле Бидара восседал малолетний Низам-шах - сын недавно умершего кровожадного султана Хумаюна. Стране угрожали нашествия индусских раджей Ориссы и Телинганы и султана Мальвы. Их отряды вторгались на территорию султаната, опустошали пограничные районы, угоняли в плен население, отнимали товары у купцов. А в самом Бидаре, у ступеней трона, шла яростная борьба.
С новой силой ожили никогда не умиравшие надежды старой деканской знати на полную независимость от султана.
Надменные тарафдары-сунниты,* и среди них могущественный визирь Ходжа-и-Джехан, дерзко вспоминали о событиях столетней давности, о восстании амиран-и-садах в Девагири, положившем начало освобождению от делийского султана.
______________ * Тарафдар - губернатор, управитель округа - тарафа. Во времена Низам-шаха бидарский султанат делился на четыре тарафа. Махмуд Гаван увеличил число тарафов до восьми, чем сильно ослабил позиции старой знати.
На охоте охмелевший эмир Джалал кинул в лицо испуганного мальчика-правителя:
- Наши прадеды посадили на трон твоего, чтоб он служил им! Не думай, что времена изменились!
Ползли слухи, что знать готовит переворот, что кое-кто из тарафдаров сам метит на бидарский престол.
Пользуясь растерянностью матери-султанши и беспомощностью ее венценосного сына, подпавшего под влияние Ходжи-и-Джехана, старая знать распоясывалась все сильнее. Налоги стали поступать в казну неравномерно и не в прежнем количестве, повеления султана не выполнялись, армия роптала из-за ухудшения содержания, народ волновался из-за самоуправства вельмож
Казалось, дни государства сочтены.
Но нашелся человек, сумевший вдохнуть новые силы в одряхлевший организм бахманийского султаната. Этот человек был визирь Махмуд Гаван.
Хазиначи Мухаммед благоговел перед одним именем Гавана. Он готов был в полном смысле этого слова целовать его следы. И в своем преклонении хазиначи опередил многих, склонивших спины перед всесильным министром. Хазиначи уверовал в Махмуда Гавана еще тогда, когда борьба за власть была в разгаре и чаши весов не склонялись заметно ни в ту, ни в другую сторону. Пусть хазиначи был только песчинкой в том урагане, который пронесся над Бидаром. Но песчинка эта сама выбрала ветер и отныне несла в себе частицу его силы.