- Ну, и... Неужели ты никого не помнишь?
- Помню. Большой дом, красивый. Много слуг. Мы, дети, месили навоз на топливо. Целыми днями. Или носили воду. Нас очень сильно бил повар. Кашлял он от злости и дрался. Вот его помню. И корову помню, с которой спал. Красная была, с белым седлом на заду. А больше ничего не помню.
- Н-да... - только и сумел выговорить Никитин.
В эту минуту он услышал крик. На челне суетились, дергали веревку, разбирали весла. Появившийся из воды ловец едва успел перевалиться в лодку, как рядом мелькнуло что-то грязно-белое.
- Акула... - побледнев, пояснил Хасан. - Пополам бы рассекла и сожрала. Очень много здесь акул. Опасно жемчуг брать.
- Берут все же. Не боятся.
- В море можно и уцелеть, ходжа, а хозяин не пощадит.
Этот случай и разговор с Хасаном чем-то обеспокоили Никитина.
Перебирая в лавках жемчужины - белые, розоватые, черные, очень редко зеленоватые, Афанасий испытывал теперь почему-то такое же чувство брезгливости, как тогда, когда увидел мерзкое брюхо хищной рыбины. Отделаться от этого чувства было невозможно. Знаменитые Бахрейнские острова и неведомый Цейлон, где, сказывали, море богато родит жемчуг, представлялись ему скучными, каменистыми, как Ормузские скалы, а вода вокруг них - полной поганых акул.
Ветер дул с моря. Он пригонял барашки. Почтовые голуби Ормузского мелика,* взмыв над разноцветной голубиной башней, падали наискосок под прикрытие стен крепости. На крышах домов, обтянутых от жары тканями, вздувались колеблющиеся пестрые горбы. Вода в каменных бассейнах караван-сарая рябила. Горячая пыль крутилась на перекрестках, где маячили верблюды водоносов. Завитые волосы Ормузских щеголей дыбились, как у пугал. Чадры взвивались бесстыже. Ветер смеялся над самим мусульманским целомудрием Он дул с моря. Он все чаще выгонял из ослепительной бирюзы пятнышки парусов. С кораблей стаскивали тяжелые тюки. По улицам, устланным от жары циновками, вразвалку шли мореходы. После трудного пути они искали отдыха. Вечерами из харчевен неслась развеселая музыка. Пьяных выволакивали, словно кули. Кого не успевала обобрать стража, обирали воры. В проемах глинобитных оград на окраинах хихикали женки, хватали прохожего за рукав, показывали лицо. В ушах женок качались тяжелые серьги. У иной от тяжести уши оттягивались до плеч. Женки были молодые, смазливые, шли дорого. Мореходов было много. Ветер дул с моря. Парус за парусом возникал на горизонте.
______________ * Мелик - князь, здесь - наместник, правитель Ормуза.
- Мускатный орех! Мускатный орех с Малабара!
- Циннамон, гвоздика, циннамон!
- Индиго, индиго! Самое яркое индиго под луной!
- Камень сумбада для полировки алмазов!
- Царская тафта для твоей гурии! - надрывались на рынке индийские гости. Воздух пропитывали острые запахи пряностей, в нем стоял шелест прозрачных тканей, звон золотых украшений. Индия, Индия! Она уже ощущалась тут, как живое, теплое тело. Но где же открывалась ее тайна? В яркой расцветке индийских покрывал или в зловещей судьбе Хасана? Где?!
По совету хазиначи Никитин собрался купить коня.
Бродя по конскому торгу, он приглядывался к лошадям, узнавал цены.
Кони - всех мастей - были хороши. Но за них просили непомерные деньги. Если считать на русские рубли, выходило, что жеребец стоил рублей семьдесят.
- В Индии продашь - возьмешь в десять, в пятнадцать раз больше! объяснял хазиначи. - В Индии кони не плодятся. Самое выгодное - конь.
Денег Никитина должно было хватить на доброго жеребца и на проезд. Он решил послушать совета.
А дни между тем шли да шли. Мухаммед, каждое утро отправлявшийся через пролив в Бендер, где клеймили коней, нервничал, торопился. Вскоре за его товаром должны были прийти корабли, а дела подвигались туго.
- Ты разбираешься в лошадях, Юсуф? - спросил он как-то. - Помоги мне...
Скупленные Мухаммедом кони помещались частью в глинобитных сараях, частью под открытым небом за высокими дувалами на краю Бендера, большинство же из них просто паслось под присмотром подручных хазиначи.
В небольшом загоне, куда Мухаммед привел Никитина, их ждали несколько человек в рваных халатах, в засаленных тюбетейках, темнокожие от природы и совсем черные от грязи.
Все они показались на одно лицо, одинаково закланялись и забегали, раздувая уголья в костре, сложенном в углу, размахивая путами и споря, кому гнать лошадей.
Мухаммед прикрикнул, людей как ветром сдуло, кроме одного, усердно принявшегося за козьи мехи. Выло пламя, летела копоть. От изрытой копытами земли, закиданной шерстью, остро пахло конской мочой.
- Здесь мы клеймим коней, - сказал Мухаммед. - Надо смотреть, чтоб не попались старые и больные. Негодных бракуй. Не думаю, что их будет много, но барышники могли всучить и таких. Не доверяй и этим голодранцам. Они попытаются провести тебя, подменить купленных мною скакунов дряхлыми одрами... Справишься?
- Иди по делам, - ответил Афанасий. - Как-нибудь разберусь.
Мухаммед подождал, пока заклеймили двух коней, велел всем слушаться ходжи Юсуфа и заспешил к другим браковщикам. Афанасий остался один.
Клеймили коней так. В загон вводился жеребец, Афанасий осматривал его, затем коню спутывали ноги, валили его на бок и прикладывали к лоснящемуся крупу раскаленное железное тавро. Шипело сожженное мясо, кони бились, порываясь вскочить и вырваться, испуганно и жалобно визжали.
На четырнадцатом или пятнадцатом коне Афанасий устал так, словно промахал полдня топором. Особенно допекало солнце, от которого некуда было деваться. С усмешкой, едва разлепившей засохшие губы, он подумал, что выглядит, наверное, не лучше коня под железом. Устали и остальные. Но Никитин решил выдержать до прихода хазиначи, обещавшего вернуться в полдень.
Работа продолжалась. Возясь с конями, Никитин успел немного приглядеться к людям. Они были очень разные, и странно, что на первый взгляд показались ему схожими. Над мехами орудовал и таскал в длинных щипцах тавро щуплый кривоносый старик с воспаленными, будто обожженными, слезящимися глазами. Ловчее других бросал животных на землю совсем еще молодой, ястребоглазый туркмен, крикливый и злой; его бритая голова плотно сидела на короткой, мускулистой шее. Лошади, когда он приближался к ним, испуганно храпели и сторонились. Непокорных скакунов туркмен сильно бил пудовым кулаком по лбу так, что у тех подламывались колени.
- Эй, малый, легче! - остановил его Никитин. Туркмен насмешливо покосился на Афанасия, что-то быстро сказал приятелям, отчего те засмеялись, и размахнулся, чтоб ударить очередную жертву.
Никитин перехватил его руку, стиснул ее, и минуту оба стояли, напружинив мускулы и остро глядя в глаза друг другу. Напрягая силы до боли в мышечных связках, задержав от напряжения дыхание, Афанасий, наконец, согнул руку туркмена.
Тот неожиданно усмехнулся, помотал кистью и сердито крикнул на замерших подручных:
- Валите коня! Чего встали?
Люди торопливо поползли под ноги лошади. До самого полдня ничего больше не случилось, только иногда Никитин подмечал на лице старательно глядевшего в сторону туркмена недобрую усмешку.
Хазиначи приехал в полдень, запыленный и охрипший. Оглядел коней, остался доволен, позвал отдыхать.
Сидя в прохладной каморе какого-то мусульманского дома, куда его привел Мухаммед, Никитин пил сильно разведенное кислое вино, щупал пылающее лицо и тяжко дышал, понемногу приходя в себя от жары и усталости. Перед глазами все еще стояли конские морды и крупы, ослепительно блестящая земля, дрожащий над костром воздух, в ушах мешались людская брань и лошадиное ржанье.
- Откуда людей набрал? - спросил он хазиначи. - Этот, молодой, с дикими глазами, откуда?
- Все из Бендера! - прохрипел хазиначи. - Мерзавцы, воры, разбойники, но лучших нет. Зато и стоят дешево. А что? Жульничают?
- Нет. Я так, - ответил Никитин.
После трапезы, во время которой Афанасию кусок в горло не лез, перс растянулся на ковре и сразу захрапел. Он спал часа два, не обращая внимания на докучных мух, заползавших ему в нос и рот. Никитин заснуть не смог, лежал, запрокинув руки под голову. Думы были вялы, отрывочны. Храпевший в двух шагах Мухаммед наводил на осторожную мысль: да так ли сказочна эта самая Индия?