- В ухо ему, лапотнику, дать!
- Лупи, лупи, не жалей!
- Самого кнутом надо! - неслось из кучки горожан.
- А ну, отойди! - услышала вдруг Олена, и появившийся откуда-то высокий голубоглазый человек в меховой шапке, в шубе нараспашку, расталкивая ротозеев, шагнул в грязь, к телеге. Он с такой силой наддал плечом, что увязший воз приподнялся, посунулся вперед, и лошадка, почуяв облегчение, легко выкатила его на сухое место. Обрадованный мужик, зачмокав, погнал конягу, забыв и слово сказать.
- Никитин! - недружелюбно сказали возле Олены.
Она с любопытством стала рассматривать этого человека, о котором столько судачили, и вспыхнула, встретив внезапный взгляд его светлых глаз.
Обтиравший сапоги Никитин выпрямился, удивленно подняв темные брови, но заметил Аграфену Кашину и, улыбаясь, поклонился:
- Не признал дочь твою. Выросла!
- Да ты ить все в чужие земли ездишь, где ж тверских признавать, ядовито ответила Аграфена и прошла мимо.
Олене стыдно стало за мать. Смущенная, она повернулась и снова увидела светлые, удивленные глаза, смотревшие на нее...
Олене в начале мая исполнилось шестнадцать лет.
- Невеста! Невеста! - так и слышалось вокруг.
Иные из подруг Олены уже выходили замуж. Она бывала на девичниках, в церквах, и свадьбы с заплаканными подружками, с запахом ладана и бесстыдными шепотками, с беспросыпной гульбой сватов и свах пугали ее. Она покорно ждала часа, когда однажды отец и мать так же просватают ее и придется идти в чужой дом, но не могла думать о каком-то будущем муже без отвращения, заранее не ожидая от жизни ничего доброго.
Где-то глубоко в сердце таила она смутную надежду - она не знала, на что; тоску - она не знала, о чем.
Это открылось ей внезапно. Она ждала любви. На нее надеялась, о ней тосковала. И, угадав любовь Афанасия, она потянулась к ней, трепеща и радуясь, боясь и ликуя, полная первой нежности, робкой, как запах ландыша.
Она не знала даже, что думает Афанасий, всего несколько раз перемолвилась с ним при посторонних; она и не догадывалась, чем стала в его жизни, видела только его взгляды и отвечала им теплым румянцем счастья, несмелой улыбкой разбуженной юности.
Узнав о готовящейся поездке, о том, что отец дает Никитину в долг, Олена и обрадовалась и испугалась.
Обрадовалась, потому что понимала - за бедняка ее не выдадут, испугалась, потому что слишком хорошо знала из рассказов старших, как опасен всякий дальний торг.
И чем ближе придвигалось время отплытия, тем беспокойней становилось на душе у Олены. Нынче ночью, накануне отплытия, она и решилась на отчаянный шаг.
Ей хотелось сохранить, защитить свою любовь. Перед этим властным желанием отступило все: боязнь отцовского гнева, соседского злоязычия, страх перед нечистой силой...
Олена обошла базарную площадь, миновала часовенку святого Петра и вскоре извилистыми, кособокими проулками добралась до Ямской слободы.
Низкая курная избушка бабки Жигалки стояла на отшибе, словно сторонилась люда. В огороженном жердями садочке Олена увидела красное вишенье, знакомые вырезные листья смородины, желтые цветы - шары. Но ей и в этом почудился подвох. Ведь садок-то был ворожеин!
Как в горячке, толкнула Олена узкую, обитую тряпьем дверку и переступила порог. В тесных сенях пахло соломой и сыростью.
За стеной зашаркали чьи-то шаги. Олена быстро-быстро перекрестилась.
Бабка Жигалка оказалась не каргой, злой и скрюченной, а тихонькой, улыбчивой старушкой. Шугнув с лавки рыжего кота, она усадила Олену и, горбясь, встала перед ней, мигая и словно припоминая что-то.
В избе по углам и на потолочной балке висели пучки сушеных трав, свежо пахло мятой и полынью. Запахи ударяли в голову, напоминали о бабкином тайном ремесле.
Про Жигалку говорили, что она и над следом нашептать может - порчу наслать, и приворотные зелья варит, и судьбу угадывает. Попы называли старуху "богомерзкой", а девки и молодые женки - спасительницей.
Олена торопливо развязала принесенный узелок, выложила десяток яиц, кружок масла, три денежки.
- Помоги мне, бабка! - И по-настоящему испугалась, побледнела.
Старуха, не дав ей договорить, покачнулась на месте, прошамкала:
- Ведаю, ведаю, красавица! За наузом* пришла!
______________ * Науз - "заговоренная" иконка
- Откуда тебе ведомо? - шепнула Олена.
Старуха, посмеиваясь, подошла к ней, приподняла платок, погладила жесткой рукой темноволосую голову девушки.
- Мне все ведомо, красавица! Ты не бойся меня... Куда сокол летит, туда сердце глядит, куда речка течет, туда лодка плывет... Березка твоя зелена стоит, да уж задумалась. Твой веночек не тонет...
Олена покраснела. Сердце ее стучало горячим молоточком. Бабка вздохнула, опустила руку.
- Будет науз тебе...
Из короба, стоявшего за печкой, достала Жигалка деревянную в половину ладони иконку. С одной стороны иконки - лик Спасителя, с другой - черный погубленный змей.
Старушка пошептала над иконкой, трижды плюнула через левое плечо и подала науз Олене:
- Теперь за мной повторяй... Во имя отца, и сына, и святого духа...
Олена послушно шептала:
- ...Встану я, раба божья Олена, благословясь, пойду, перекрестясь, из избы дверьми, из двора воротами, пойду поклонюся в чисто поле...
Жигалка трясла головой, продолжала:
- ...от стрелы татарския, от наветы басурманския, встань, муж железен...
- ...откоснитесь, напасти и болезни, - дрожащим голосом вторила Олена, - бегите от костей, от мощей, от жил, от румяного лица, от быстрых глаз, от рабочих рук, за дремучие боры, за ржавый мох, за студено болото...
- Аминь! - закончила бабка.
- Аминь! - эхом откликнулась девушка.
Она сидела ни жива ни мертва, стискивая науз белыми пальчиками.
Из этого состояния Олену вывел будничный голос бабки:
- Ну-ну, все. Спрячь науз-то, чтоб не видал никто. Да сама желанному отдай.
- Сама? - очнувшись, приоткрыла рот Олена. - А нельзя другим?
- Нельзя, милая, вся сила заговора пропадет!
Олена смутилась. Как же она передаст науз Никитину, если он ни разу ей сам о любви не говорил? Стыдно-то как!
- Да ты не бойся, - ласково утешила Жигалка, - все ладно будет! Сохнет по тебе молодец...
- Ой, не знаю, не знаю, бабушка! - в смятении поднялась Олена.
Жигалка довела ее до двери, выглянула - нет ли кого поблизости - и шепнула:
- Беги, беги-ка... Хватятся дома, поди... Ишь, бесстрашная!
Проводив Олену, бабка вернулась в избу, прибрала подарки. Улыбалась. В гостье она сразу признала дочь Кашина. А от Кашина - Никитин за море с товарами плыть собирается, бают. Вот для кого науз. Ну и хорошо! Человек человека ищет, радости земной хочет. Почему не помочь? Для того и велела Олене иконку из рук в руки Афанасию передать. Пусть откроются друг другу...
Кот, мяукнув, прыгнул на прежнее место, потянулся к маслу.
- Ишь ты! - сказала старуха. - И ты от человеческой беды полизать хочешь?.. Поди, поди-ка. Вот кусочек тебе...
Первой Олена увидела дома старую мамку. Та охнула, заковыляла навстречу, и по ее страдальческому лицу Олена поняла, что надвигается беда.
Из конюшни выскочил и осклабился, косясь на хозяйские хоромы, рыжий кучер Федотка. Мелькнуло в подклети любопытное личико девчонки Анютки. Не чуя под собой ног, как деревянная, Олена поднялась на крыльцо.
Аграфена ждала ее в сенцах.
- Где была, паскуда?
- В церкви, матушка...
- В церкви?.. В церкви?.. В подоле принести хочешь?!
Олена вскрикнула, невольно подняв руку, словно защищаясь от грязных, мутных слов.
Аграфена поняла ее по-своему.
- А-а-а! - завопила она, бросаясь к дочери и хватая ее за косу. - Чуяло мое сердце! Чуяло! Змея!