Афанасий глянул прямо в глаза Хасану:
- Что сделали тебе индусы?
Он еле удержался, чтоб не сказать: "А может быть, и твои родители были индусы, только ты не знаешь этого?"
- Кафиры хотят уничтожить всех мусульман! - твердо ответил Хасан. Он стоял с непроницаемым лицом.
Опустив голову, Афанасий хмуро спросил:
- Что делают с пленными?
- Продают, - ответил Хасан, глядя в сторону. - Рис готов, ходжа. Подать?
- Нет.
Афанасий поднялся. В душе его был сумбур. Хотелось уйти куда-нибудь от сознания своей беспомощности. Оставаться с Хасаном было невыносимо.
- Я ухожу к Рангу, Хасан.
Хасан с недоумением посмотрел на захлопнувшуюся дверь. Пожал плечами. Ходжа Юсуф многое для него сделал, с ним Хасан забыл прежние унижения. Но в последнее время ходжа слишком сблизился с индусами. Конечно, он христианин, но Хасан-то остается мусульманином. Скорее бы приезжал хазиначи. Тогда, конечно, все станет на место!
На улице Афанасий в нерешительности остановился, потом резко повернулся и пошел в сторону, противоположную индусским кварталам. Зачем? Он сам не знал - зачем...
Бидарский базар, по-восточному пестрый, был в это утро оживленнее, чем обычно. Так же стучали медники, так же ловко орудовали за своими простенькими станками ткачи, так же выкрикивали товары купцы, завывали дервиши, толкались покупатели. Тонкие персидские ковры, индийские сказочные ткани, пряности, овощи, мясо, утварь - все это лежало на земле, раскидывалось на лотках, на низких скамейках, и, как всегда, вокруг всего этого стоял гул.
Но необычайно оживлен был базар в тех рядах, где шла торговля рабами.
Сбитые в кучки пленники покорно ждали своей участи. Афанасий проталкивался среди воинов, купцов, евнухов из гаремов вельмож.
Он видел, как покупатели щупают мускулы рабов, залезают пальцами во рты несчастных, проверяя целость зубов, перекидываются деловитыми замечаниями о телосложении рабынь.
Он видел тысячи скорбных, затравленных лиц, тысячи унизительных подробностей торга.
Давешнюю девушку он заметил, почти наскочив на ее хозяина - старого воина, изрезанного шрамами. Тот держал в руке веревку, на которой были привязаны пять девушек.
Индуску покупали. Пожилой мусульманин с бельмом на левом глазу обошел девушку вокруг, наклоняя голову и осматривая ее тело. Воин равнодушно смотрел на покупателя. Девушка застыла, вытянувшись и высоко подняв лицо, по которому медленно текли крупные слезы.
- Шесть шехтелей? - задумчиво прогнусавил бельмастый. - А кто поручится, что она девушка?
- Эй, ты! - дернул за веревку воин, - а ну-ка...
Афанасий, не выдержав, шагнул вперед, встал перед воином.
- Я покупаю! - торопливо, комкая слова, выговорил он. - Оставь ее... Вот... Семь шехтелей...
Воин ослабил веревку, поглядел на деньги, прыгавшие в никитинской горсти.
Бельмастый запротестовал:
- Я смотрю товар! Может быть, я тоже дам семь.
- Я десять плачу! - оборвал Афанасий, не глядя в сторону бельмастого.
- Таких цен нет! - запротестовал тот.
Но воин рассудил иначе:
- Ходжа дает десять, он и получит девку. Хочешь - плати больше.
- Надо выжить из ума, чтобы столько платить за девку!
- Проваливай, кривой дух! За такую гурию сразу надо было просить десять! У ходжи ясный глаз и мудрое сердце. Он видит тяготы воина, не то что ты! Я кровью платил за свою добычу!
Воин подтолкнул к Никитину девушку:
- Иди! Теперь это твой хозяин... Будь здоров, ходжа! Хорошую покупку ты сделал! Пользуйся и вспоминай Гафура, воина малик-ат-туджара!
Тоненькая девушка недвижно стояла перед Никитиным.
Он взял ее за хрупкое запястье и повел за собой сквозь базарную толпу. Она покорно следовала за ним. Никитину казалось, что весь базар глядит на них. Стиснув зубы, он расшвыривал людей, торопясь выбраться из толчеи и добраться до дому. Наконец базар остался позади. Вот поворот, старая финиковая пальма, дом гончара.
Хасан ошеломленно попятился, потом расплылся в улыбке.
- Ты купил наложницу, ходжа? - весело спросил он. - Очень красивая девушка. Поздравляю тебя. В доме будет веселее.
Никитин свирепо уставился на него:
- Помолчи! Ступай, принеси воды.
Хасан стал отступать, приседая и шаря руками позади себя, отыскивая кожаные ведра.
Афанасий провел девушку в садик, показал ей на приступок:
- Садись!
Она покорно села, глядя перед собой окаменевшими глазами.
Никитин увидел полуоткрытую девичью грудь, смуглые голые ноги, отвел глаза и, вполголоса бранясь, грозя кому-то кулаком, почти побежал в дом.
В дальней комнатушке у него хранилось несколько кусков дорогих тканей. Он схватил первый попавшийся, прикинул только, хватит ли, и вернулся с ним в садик. Пленница, по-прежнему безучастная, сидела на том же месте.
Стараясь не смотреть на нее, Афанасий сунул материю:
- Вот... Оденься пока...
Она не пошевелилась. Ткань сползла с ее коленей, упала на землю.
Никитин поднял запылившийся шелк, досадливо встряхнул, настойчиво сунул в руки девушке:
- Возьми!
Заскрипела дверь, появился Хасан с ведрами.
- Я принес воду, ходжа.
- Таз дай... Сюда... Лей... Еще сходишь. Мало этого. Да поживее!
Хасан опять убежал.
Афанасий потоптался, не зная, как объяснить девушке, чтоб мылась. Наконец решительно взял ее за руку, подвел к тазу, показал: мойся.
Она послушно, медленными движениями начала стягивать сари. Афанасий ушел.
Взяв у Хасана ведра, он приказал ему:
- Иди за Карной или Рангу.
Сам же стоял в темном коридоре, прислушиваясь к плеску воды.
Прождав с полчаса, Афанасий осторожно постучал в дверку, ведущую в сад:
- Можно, что ли?
После секундного молчания он услышал тонкий девичий голосок, робко произнесший что-то на незнакомом языке, и приотворил дверь.
Девушка стояла возле розового куста, укутанная в легкий голубой шелк, придерживая его стыдливые складки отмытыми от пыли руками. Блестящие черные волосы ее были заплетены в тяжелую косу, туго облегали маленькую голову, оставляя открытым матово-смуглое лицо: огромные глаза, дуги-брови, нежнорозовые губы.
Испуг, неуверенность, еле уловимую надежду, мольбу и удивление прочел он в этом обращенном к нему лице, во всей фигурке несчастной девушки.
Восхищение и жалость охватили его. Не зная, что сказать, Афанасий лишь широко и ласково улыбался, обводя вокруг рукой, словно объяснял: все здесь твое, не бойся, живи, радуйся.
Жесты иногда понятнее и сильнее слов раскрывают душу, и настороженная девушка, вероятно, поняла, что человек, так взволнованно размахивающий руками, - хороший, сердечный человек, который не хочет ей зла. И она улыбнулась еще стыдливо и неуверенно, но уже проникаясь к нему теплым доверием.
Смеясь и радуясь, Никитин похлопал себя по груди:
- Афанасий. Имя мое. А-фа-на-сий!
Она поняла и еле-еле шевельнула пальчиками, сжимавшими на груди шелк.
- Сита! - услышал он.
Пришедший вскоре Рангу нашел Афанасия и Ситу сидящими рядом. Афанасий был без чалмы. Сита переводила напряженный взор с его волос на светлую кожу рук, вглядывалась в его губы, словно пытаясь понять объяснения Никитина.
Выслушав рассказ Никитина, Рангу объяснил девушке, что она свободна, спросил, откуда она и чем ей можно помочь.
Девушка встрепенулась, ответила ему.
- Она из племени махратов! - сказал Рангу. - Мы поймем друг друга.
Но, поговорив с индуской еще, внук Карны как-то странно взглянул на Никитина.
- Что, что? - волновался Афанасий.
- Видишь ли, - помявшись, сказал Рангу, - ей некуда идти. Ее деревня разорена. Мать и отца у нее убили, а сестру... Ну, ее забрали пьяные воины, и Сита больше сестры не видела.
Афанасий выругался. Потом решил:
- Ладно. Пока пусть у меня живет, если хочет. Может, все же найдем ее родню какую-нибудь.
- А если не найдем? - возразил Рангу. - Она не знает дороги в свою деревню. Это очень далеко. Их гнали больше месяца.
- Ну, тогда... - начал Афанасий. - Да там видно будет!
- Надо поговорить с брамином Рам Лалом! - тихо сказал Рангу. - Эта девушка должна найти своих. Свою касту.