Фарат-хан снисходительно посмеялся, сказал, что готов покровительствовать русскому и верит, что увидит его мусульманином.
- Ну, тогда я не смогу вести караван на Русь! - ответил Афанасий. Ведь меня во всех городах знают.
Это заставило тарафдара задуматься. Наконец он нашел выход.
- Хорошо, - сказал он. - Молиться можешь по-своему. Важно внутреннее убеждение. А разве я не убедил тебя?
- Слова твои мудры и поучения полны смысла, - ответил Никитин. - О многом должен я задуматься. Не вини, что не могу дать ответ сразу.
- Знамя пророка поднимется когда-нибудь и над странами, о которых ты говоришь! - убежденно твердил тарафдар. - Ты знаешь эти страны. Мы оценим это. Решайся!
Никитину удалось увернуться от прямого ответа, сведя разговор на книги.
Фарат-хан забыл о споре, стал хвастать редким собранием рукописей с изумительными рисунками.
У него оказалось три списка "Наля и Дамаянти"*.
______________ * "Наль и Дамаянти" - знаменитая индийская поэма, повествующая о любви царевича Наля и царевны Дамаянти. Является одной из частей "Махабхараты". Сюжет "Наля и Дамаянти" вдохновлял поэтов Востока в течение многих веков.
Никитин так старательно хвалил рукопись, что Фарат-хан сделал щедрый жест: положил перед русским переплетенный в кожу список индийской поэмы и сказал, что дарит его в знак своего расположения к тверскому ученому.
Афанасий поклонился и от сердца сказал, что поведает на Руси об учености и щедрости Фарат-хана.
Подарок действительно был дорогой и взволновал Никитина. Он давно уже учился у Абу-Али письменности, чтоб суметь прочитать мусульманские книги, если доведется их вывезти на Русь. А вывезти их хотелось. В книгах было много полезного написано.
Еще несколько раз побывал Афанасий у Фарат-хана, в его розовом дворце с бесчисленными гульбищами, прохладными, с витыми колоннами залами, обитыми парчой покоями.
Сын известного жестокостью военачальника, Фарат-хан сам не чувствовал склонности к военному искусству Его больше влекли науки, загадочные дебри астрологии, таинственные знаки алхимии. Самым близким хану человеком был араб Сейфи, вечно обожженный, пропахший кислотами, чахлый человек, добивавшийся получения золота из простой земли.
Афанасий повидал его мастерскую, где зловеще булькала в котлах какая-то жидкость, капали из реторт тягучие зловонные смеси, сверкали склянки с порошками всех цветов.
Фарат-хан озирался с горделивой улыбкой. Он сказал, что истратил на опыты уже три миллиона динаров и скоро они получат золото. Это будет поважнее всех завоеваний, какие знал мир.
- Мои войска не изменят! - обводя рукой зловонный подвал, где работал Сейфи, усмехался Фарат-хан.
Никитин понял - это редкое чудачество, но именно это и располагало его к Фарат-хану.
У других вельмож таких слабостей не существовало. Поэт Абу-Али подтвердил никитинское мнение о странном тарафдаре, а его подарком долго восторгался.
Так прошел июнь. И на петров день, на улуг-байрам, в Би-дар вернулись войска Махмуда Гавана. Событие это сыграло важную роль и в судьбе Афанасия, хотя он не ждал этого. Его камни ценили дешево, а войска, по слухам, везли много драгоценностей. Это совсем сбило цены на бидарском рынке. С отчаяния Никитин решил прикупить агатов и сердоликов, чтоб на обратном пути расплачиваться хоть ими. Он купил их очень дешево, но не радовался.
"Не вовремя вернулся малик-ат-туджар! - думалось ему. - Эх, во всем-то не везет мне!"
И встречал войска не без досады.
Армия вступала в город торжественно. Покорителей Конкана, захватчиков Гоа встречали как героев. Стены и крыши бидарских домов украсились коврами, пестрыми тканями, зелеными полотнищами. Улицы, по которым должны были прошествовать воины, усыпали по указу самого султана цветами.
Владельцы тайных опиумокурилен, торговцы вином, купцы, предчувствующие выгодные сделки, ремесленники, надеявшиеся сбыть свой товар подороже, съехавшиеся скупщики драгоценностей - все с нетерпением ждали прихода войск.
Армия вошла через восточные ворота города. Ряд за рядом, длинной вереницей тянулись через Бидар под гром барабанов, вой флейт и труб, под ликующие крики мусульманского населения разукрашенные цветными попонами, лентами, отделанными каменьями, ремнями, слоны, верблюды, кони, шли в легких кольчугах копейщики, лучники, метатели из пращи, качались в высоких седлах одетые в тяжелые доспехи конники. Провезли на верблюдах пять медных пушек, протащили катапульту. На сорока мулах везли добычу Махмуда Гавана, целый караван верблюдов нес вьюки с подарками султану.
И намного впереди этого кичливого шествия, отрезанный от остальной армии и народа конной стражей, медленно ехал неестественно прямой старик в зеленой чалме. Великолепный белый арабский жеребец под простым кожаным седлом, в простой ременной сбруе легко нес сухое тело наездника за широким зеленым знаменем, которое везли перед ним двое пышно одетых военачальников.
Махмуд Гаван был узколиц, темнокож, его большие глаза под изломленными к вискам седыми бровями глядели на знамя.
Два дня ликовал Бидар. Возвращение войск совпало с улуг-байрамом, великим магометанским праздником. В этом видели особое предзнаменование. По городу так и летели слухи об избранности первого визиря, о его счастливой звезде, которая взошла, чтоб разлить свет ислама по всей вселенной. Из уст в уста передавали о посещении Махмуда Гавана султаном и его матерью, о неслыханном даре, который принес визирь султану. Утверждали, что малик-ат-туджар положил к ногам султана тридцать золотых блюд с драгоценными каменьями, а каждому из спутников султана дал по десять таких же блюд. А на любом блюде мог бы уместиться жаренный целиком баран! Захлебываясь, говорили, что мать султана назвала Махмуда Гавана братом, что ему пожалован высший титул "князя мира", новые земли.
Хазиначи Мухаммед по этому поводу долго распространялся о бескорыстии великого визиря, рассказывал о его трудной и честной жизни. По словам хазиначи, малик-ат-туджар происходил из знатного гилянского рода, впавшего в немилость из-за того, что его люди всегда стояли за правду. Вынужденный бежать из Гиляна, Махмуд много лет скитался по Персии и Египту, всюду учась наукам и поражая мудрецов глубиной ума и пытливостью. Двадцать лет назад он попал в Индию, приглашенный дедом нынешнего султана занять место в его диване.
Но очень скоро Махмуд Гаван затмил других придворных. Именно ему принадлежала мысль создать вместо четырех тарафов восемь. Это сразу укрепило власть султана, подорвав могущество старых тарафдаров.
И всю жизнь Махмуд Гаван служил, мол, одному - делу укрепления власти пророка на земле, делу просвещения темных кафиров, не желавших объединяться с мусульманским государством. Это и вознесло его на такую высоту.
- Ты видел, как он прост, как не любит пышности! - захлебывался хазиначи. - Не зря его зовут верной опорой трона!
- И войск у него много?
- Двадцать тысяч!
- А у старых тарафдаров?
- У каждого не больше десяти.
Никитин усмехнулся:
- Коли так, можно и в простую сбрую коня обрядить.
Хазиначи прищурился:
- Так шутить я не советую.
- Ну, я без чужих советов жить привык, - ответил Никитин, которого задел высокомерный тон Мухаммеда.
Два дня ликовал Бидар, а на третий день наступило похмелье. Вышедший утром за водой Хасан вернулся с новостью:
- Ходжа, малик-ат-туджар запретил своим воинам продавать камни!
- Как так?
- Запретил! Весь город говорит об этом!
Афанасий боялся поверить ушам. Но Хасан сам ничего толком не знал, и Никитин стал собираться на рынок. Он еще не кончил трапезы, как в дверь постучали. Какой-то торговец спрашивал его.
- В чем дело? - наскоро проглатывая рис, бросил Афанасий.
Приземистый, короткошеий торговец, низко кланяясь, сказал, что ему указали на Афанасия, как на человека, имеющего камни. Не продаст ли он часть?