Купцы говорили о стычках, приступах, штурмах. Передавали, что Махмуд Гаван решил взять город во что бы то ни стало.
Пользуясь случаем, Никитин отдал местным камнерезам несколько необработанных алмазов, взятых в Голконде, просил отшлифовать.
Исподволь приглядывался к работе мастеров, сам приобрел инструмент для резьбы. Пригодится!
- Куда ты пойдешь теперь? - спросил как-то Хасан.
- В Коттур. Надо вызнать путь к Сите, - ответил Никитин. - А ты?
- Я буду с тобой до конца... Но ведь опять дожди. Надо опять ждать.
- Что ж, подождем!
И, терпеливо переждав дожди, Афанасий опять тронулся в путь, но теперь на восток. Это были его последние индийские дороги.
Они пробирались по скудной, малоплодородной, истощенной земле. Земледельцы возились в огородах вокруг аккуратных маленьких грядочек с тыквами, перцем, горохом, морковью.
Афанасий думал: "Здесь шла пешком Сита. Может быть, она сидела возле вот этого холмика, пила у этого колодца..."
- Где-то наш Рангу? - иногда со вздохом вспоминал он. - Встретимся ли? А, Хасан?
- Может быть! - отвечал Хасан.
Но они больше не встретились.
Узнав об участи Джанки, Рангу ушел из родных мест и увел с собой двух юношей. Они пошли в Виджаянагар. Ему удалось пробраться сквозь мусульманские заслоны и проникнуть в город, где махараджа ждал нашествия Махмуда Гавана.
В городе оставались целы лишь каменные храмы и дворцы. Все другие постройки были недавно по обычаю сожжены перед выступлением навстречу неприятелю. Это делалось для того, чтобы все население шло за своим повелителем.
Теперь жители ютились где придется: в хижинах, в жалких шатрах.
В городе были тысячи таких же, как Рангу и его товарищи, молодых и сильных индусов.
Из них создали мелкие отряды, поставив во главе наемных воинов-мусульман. Вооружили индусов лишь короткими пиками и ножами. Наемники щеголяли мечами, луками, щитами, саблями. Они насмехались над новоиспеченными воинами. Кормили индусов-крестьян тоже плохо, не то что этих чужаков.
И все же можно было воевать! Так они дождались неприятеля.
Рангу ясно видел ровное поле перед стенами города, на которое они вышли под покровом утреннего тумана. Слышались топот тысяч ног, поступь слонов, дробный ход конницы.
Индусов поставили между отрядами наемной пехоты, впереди всех. Где-то за спинами расходились по местам другие войска.
Рангу смотрел вперед, на лагерь противника. Там тоже строились. Взошедшее солнце слепило, но видно было, как растекается вражеская конница, как колышутся серые туши слонов.
Потом запели трубы, забухали барабаны, и войска султана двинулись вперед.
Прямо на отряд Рангу легко шли стрелки из луков, в промежутках между их отрядами грозными колоннами приближались слоны.
Стрелы полетели издалека. Они сыпались и сыпались, сражая беззащитных, и Рангу невольно пригибался при их свисте.
Это было страшно и глупо: стоять и ждать, пока тебя убьют. И Рангу не выдержал. Он поступил разумно: бросился вперед, чтобы дать работу копью и ножу. За ним рванулись другие индусы. Им удалось сойтись со стрелками, и с этой минуты Рангу уже ничего не видел и не слышал, кроме ближайших друзей и врагов.
Рангу не увидел, как при первом же могучем ударе слонов султанской армии дрогнули ряды наемных войск раджи - этой его надежды, совсем не собиравшихся жертвовать своими жизнями.
Он не увидел, как спешно стала втягиваться в ворота конница раджи, как повернули погонщики слонов, побежала в город наемная пехота.
Рангу дрался. Он разил копьем, пока оно не застряло в чьем-то щите, бил ножом. Он мстил. Он был воином. Но бой кончился за каких-нибудь полчаса. Сопротивлялись лишь отдельные отряды.
Удар копьем свалил Рангу... Все померкло. Но и мертвый он крепко сжимал в кулаке комок земли, той земли, которая принадлежала ему, а не раджам и султанам, и которую он и мертвый не хотел отдавать...
Афанасию не суждено было узнать об этом. Каждый час все больше и больше отдалял его от Кулури и от Бидара. Начинался Конкан,
И однажды Никитин узнал, что до деревни Ситы остался всего лишь день пути. Он увидел похожий на двугорбого верблюда холм с пальмовой рощей на вершине. Сита рассказывала, что девочкой часто бегала туда за финиками. Узнал видневшийся в туманной дымке рассвета храм богини Лакшми. Туда Сита дважды ходила с отцом. Храм скорее угадывался, чем был виден, но Афанасию казалось, что он различает гигантские базальтовые колонны с загадочными письменами, о которых говорила его любимая.
Он встал в повозке во весь рост, держась за плечо Хасана. Стоять было неудобно, качало. Ему уже видны были прижавшиеся к зеленым джунглям хижины и люди возле них. Ему показалось, что он видит Ситу. Не в силах больше выносить медленного шага быков, он спрыгнул на землю и размашисто зашагал к деревушке. Вскоре он мог определить, что ближайший дом крыт камышом, и мог пересчитать колья в его изгороди. У изгороди, опираясь на мотыгу, горбился старый индус, глядевший в сторону Афанасия. Подойдя ближе, Никитин сложил руки лодочкой и приветствовал старика:
- Добрый день, отец!
Старик уронил мотыгу. На его лице был написан испуг. Сложенные в приветствии руки дрожали.
Никитин улыбался, показывая, что он друг, что бояться его нечего, но индус по-прежнему смотрел на него с ужасом.
- Отец, где хижина Ону, сына Дханджи? - спросил Никитин.
Индус медленно показал рукой вдаль улочки.
- Там... возле белого камня... - выговорил он.
Афанасий поклонился старцу и вошел в деревню.
Девушка, несшая на плече кувшин, подняла на него улыбчивые глаза и вдруг вскрикнула. Выроненный сосуд разлетелся на черепки, обдав ноги Афанасия водой.
Из-за невысокого плетня показалась чья-то голова.
Беседовавшие вдали мужчины оборвали разговор и повернулись к пришельцу.
Кто-то громко крикнул: "Жена, жена!.." - и все стихло. Недоумевая, Никитин приблизился к хижине, возле которой лежал большой белый камень.
Покосившийся тростниковый плетень окружал жилище Ситы. Связанная из тростника дверца валялась на земле. Тропинка к хижине бежала между грядок с чахлой зеленью. Никитин в нерешительности остановился у завешенного ветхой тканью входа. Но никто не выходил, и тогда он, волнуясь, тихо позвал:
- Сита!..
Серая занавеска колыхнулась, приподнятая темной старческой рукой. Потом показался старик, в котором Никитин сразу признал отца Ситы.
Ону был изможден. Редкая седая борода прямыми космами падала на его плоскую грудь. Глаза старца слезились.
- Здравствуй, отец! - произнес Никитин. - Да хранят боги твой очаг, Ону!
Старик неподвижно стоял перед ним не отвечая. Потом сложил руки, поклонился и, с трудом распрямив спину, спросил:
- Кто ты?.. Откуда знаешь мое имя?
По напряженному взгляду Афанасий понял, что Ону обо всем уже догадался и ждет лишь подтверждения своей догадки.
Он не стал томить старика.
- Я знал твою дочь в Бидаре, - ответил он. - Мое имя Афанасий. Не говорила ли она обо мне?..
- Говорила... - тихо сказал старик. - Да... Говорила...
Он жадно вглядывался теперь в Никитина, теребя рукой набедренную повязку. Казалось, он колеблется, не зная, как поступить.
Наконец он решился.
- Войди в дом! - сказал Ону. - Отдохни у моего очага...
Из-за плетня выглядывали любопытные мужские и женские лица. Когда Афанасий оглянулся, лица скрылись.
- Благодарю тебя, - поклонился Никитин.
Старик приподнял занавеску над входом.
Сквозь дымовое отверстие сверху падал столб пыльного света. Посредине хижины виднелась большая яма. Здесь, как знал Никитин, оставляют бродить тари. Слева от входа стояли кувшины и горшки. Огибая хижину, шли соломенные ложа, кое-как прикрытые грубыми тканями.
И по тому, как сбиты были эти ткани, по тому, в каком беспорядке стояли горшки, Никитин сразу понял, что Ситы здесь нет уже давно... Что-то мешало ему прямо опросить, где она. Сидя на корточках против Афанасия, Ону тихо сказал: