Стетоскоп оказался теплым. Пит постучал по груди Сэма и прислушался. Сэм был так взволнован, словно только сейчас сдал на пятерку экзамен по математике.
— Все прошло, верно? — спросил он.
— Одевайся, пойдем в кабинет и поговорим, — ответил Пит.
Чарли и Сэм уселись на кожаном диване. Сэм выжидающе улыбался.
Пит постучал ручкой по столу.
— Твоя астма не прошла. Это такая штука: даже если ты не чувствуешь ее, она по-прежнему здесь. Сидит в твоих легких, которые повреждены, знаешь ты об этом или нет.
Он протянул Сэму листок бумаги и показал на диаграммы:
— Видишь? Синяя линия — это норма. Красная — твоя. Они не совсем совпадают.
— Я перерос астму, — настаивал Сэм.
Пит махнул рукой.
— Да, такое случается, но, как правило, не с детьми, которые так сильно болели. Не воображай, что тебе не понадобятся поддерживающие лекарства. Люди иногда умирают от внезапного приступа.
Чарли съежился от ужаса.
— И что же нам делать? — спросил он.
Пит что-то нацарапал на рецепте.
— Я хочу, чтобы ты принимал лекарства. И каждое утро дышал в пикфлоуметр. Если отметка опускается ниже цифры четыре, звони мне, договорились? И только посмей не выполнить приказ.
Сэм кивнул, не слишком прислушиваясь. На самом же деле он был в миллионе миль отсюда. И уже мечтал о том дне, когда в кармане штанов не будет ничего, кроме ключа от дома.
Через неделю Сэм пошел в школу, и хотя по-прежнему носил с собой ингалятор, никогда им не пользовался. И отмечал счастливые месяцы на календаре. Сентябрь, октябрь, ноябрь… К декабрю отец заметил, как поздоровел Сэм.
— Астма прошла, — заверил тот.
— Похоже. Поверить не могу, что это так.
— Может, я супергерой, — похвастался сын.
— И в чем твоя суперсила?
Сэм вдруг вспомнил, как когда-то слышал биение крыльев Изабел. А теперь осталось только мертвенное молчание.
— Я способен выжить в любых обстоятельствах.
19
Изабел была в Сохо, на новогодней вечеринке, куда не слишком стремилась попасть. Хорошему настроению не способствовало и слишком тесное, позаимствованное У подруги вечернее платье. Полтора года в Нью-Йорке, а она все еще не привыкла к шуму, суете и суматохе, какому-то ускоренному темпу, в котором шла жизнь. Пребывая в постоянном окружении людей, она по-прежнему была одинока.
— Все, что ты только захочешь, — здесь, — твердили новые друзья. Показывали ей круглосуточные закусочные, тренажерные залы, клубы… но найти то, что действительно нужно Изабел, было куда сложнее.
Она стояла у шведского стола, между женщиной в красных туфлях на высоких каблуках и черных джинсах и лысым мужчиной с серебряной серьгой. Глотнула вина и огляделась. В комнате пахло сожженным поп-корном, табачным дымом и дикой смесью духов.
Вечеринку устраивала Дора, подруга Мишель, предоставившая Изабел жилье. Квартира оказалась лучше, чем ожидала Изабел: огромная мансарда в Хеллз-Китчен, купленная Дорой в шестидесятых и стоившая сейчас, как небольшое государство. Она же и нашла Изабел ночную работу корректора в юридической фирме и даже помогла пройти тест на грамотность, так что теперь ей было на что жить, пока она посещает школу.
Изабел допила вино и взяла другой бокал. Дора схватила ее за руку и тронула за плечо лысого парня:
— Стен, это Изабел. Стен художник. Изабел фотограф.
Ободряюще кивнув Изабел, она ускользнула в толпу.
— Дора все мне рассказала о вас, — начал он.
— Что именно?
— Что вы учитесь в школе фотографии. Что живете в шикарной мансарде. И у вас есть черепаха.
Он улыбнулся, и она расслабилась. Люди всегда интересовались ее черепахой, что казалось ей странным. Но по крайней мере он не сказал «о, вы та самая, что побывали в аварии» и не смотрел на нее с жалостью.
— Я только сейчас вышел из реабилитационной больницы, — сообщил он.
Бокал дрогнул в руке Изабел, и на юбке появилось алое пятно. Стен отвернулся и заговорил с женщиной с платиновыми, торчавшими во все стороны волосами.
По мере того как тянулась вечеринка, она знакомилась с разными людьми. Дора советовала ей больше общаться. Постепенно Изабел поняла, что у каждого имеется своя история, не менее сложная, чем у нее. Единственная разница заключалась в том, что этим людям не терпелось выложить свои истории, а она не могла заставить себя думать о собственной.
Никто бы и глазом не моргнул, объяви она, что случайно убила женщину и, как последняя дура, влюбилась в мужа и сына покойной, которого наиглупейшим образом посчитала своим. Мало того, она подозревала, что всю эту толпу восхитил бы ее рассказ.