Совещание было кратким. Для моей бригады требовалось три эшелона, и первый из них должен был отправиться в ночь на 11 июля. Подполковник Коссенюк понимал, что мне было жаль оставлять парашютное хозяйство бригады: верилось, что это хозяйство могло пригодиться. Было решено, что я возьму половину снаряжения, остальное сдам на склады. Никто из нас не думал в те минуты, что через несколько дней гитлеровцы захватят город.
По-разному складываются военные судьбы, и никому не дано увидеть свой житейский путь на годы вперед. Конечно, я был далек от мысли, что два с половиной года спустя — и какое это было время! — в марте 1944-го фронтовые дороги снова приведут меня в знакомый городок и гвардейский корпус будет сражаться под моим командованием за его освобождение.
В литературе о войне много страниц посвящено первому боевому крещению. Ожесточенный налет вражеской авиации, которому мы подверглись на станции, для меня лично не был первым уроком. Но для бригады этот налет оказался суровым боевым крещением; и оно продолжалось свыше двух-часов…
С рассветом шестерки «юнкерсов», непрерывно чередуясь, с воем пикировали на эшелоны и привокзальные строения: вагоны, телеграфные столбы, казалось, метались и корчились от взрывов в неистовом шквале пожаров.
Меня поразило спокойное мужество наших железнодорожников: ни один из этих штатских людей не покинул своего поста, деловито и быстро они отцепили горевшие вагоны, заменили их другими, подали вместо маневрового мощный паровоз.
Бомбежка продолжалась с нарастающей силой. Противник не жалел запасов годами накопленных бомб, а мне было до боли обидно, что бригада почти не имела зенитных средств: несколько счетверенных установок и крупнокалиберных пулеметов мы распределили на три эшелона для прикрытия их в пути.
Чувствуя себя безнаказанными, гитлеровские «асы» окончательно обнаглели: они снижались над станцией и, тщательно выбирая цели, вели пулеметный обстрел. Однако стоило одному «юнкерсу» задымиться от нашего группового ружейного огня, как остальные шарахнулись в сторону от эшелона.
Я знал их повадки, это сочетание наглости и расчета на психическое подавление противника. Но несколько позже, беседуя с бойцами и офицерами в пути, убедился, что «психического эффекта» гитлеровцы в нашей бригаде не достигли. Единственное, что приводило в ярость бойцов — безнаказанность фашистских летчиков. Впервые со всей отчетливостью я понял, что значит следовать воинским эшелоном через крупные железнодорожные станции без зенитного прикрытия. Нас бомбили и обстреливали чуть ли не на каждой станции и полустанке. Путь до Киева мы должны были преодолеть за 10–12 часов, а следовали трое суток. Особенно яростные бомбежки ожидали нас на станциях Адобаш, Карустино, Смела, Городище, Яготин. Что, кроме ответного ружейно-пулеметного огня, могли мы противопоставить врагу?..
Я ни на минуту не забывал, что в эшелоне со мною следуют необстрелянные новички и что, пожалуй, каждый из них представлял войну совсем по-другому. Они вслух мечтали об атаках, о схватках с фашистами лицом к лицу, но на этом бесконечном пути нашим оружием являлись лишь терпение, выдержка и стойкость, и нужно отдать должное офицерам бригады, они подавали бойцам отличный пример.
Мне никогда не забыть пылающие степи Украины, подожженные фашистскими зажигательными бомбами хлеба, едкую горечь ветра, толпы беженцев на дорогах, свежие могилки среди воронок от бомб… Минутами не верилось, что все это правда, — и малые детишки, устало бредущие с матерями по знойной степи на восток, и груды пожарищ в ясном просторе, и черные, витые смерчи дыма над вокзалами, и распахнутые двери покинутых домов…
Но это была действительность, от которой сердце обливалось кровью и жаркий туман застилал глаза…
Наконец-то мы прибыли в Борисполь! Странным, безмятежно мирным показался мне этот городок со стройными тополями, белыми домиками, группой молодежи у кинотеатра, с открытыми магазинами и ларьками. За короткое время, проследовав несколько станций; мы словно перенеслись в другой мир, где люди еще не слышали ни свиста бомб, ни рокота пулеметов, ни стонов раненых, ни шквалов бушующего огня.
Наши эшелоны были поставлены на запасные пути, и, поручив руководить выгрузкой начальнику штаба Борисову, я направился с адъютантом в штаб Юго-Западного фронта, который находился в пригороде Киева — Броварах.
Начальник оперативного отдела фронта полковник Иван Христофорович Баграмян (ныне Маршал Советского Союза) принял нас тотчас, внимательно выслушал и представил командующему фронтом генерал-полковнику Михаилу Петровичу Кирпоносу. Я был уверен, что увижу очень утомленного человека, подавленного тяжелыми заботами, неопределенностью положения и нашими неудачами на фронте. Однако командующий был спокоен и уравновешен. Он шагнул навстречу, крепко пожал нам руки. У него был прямой, пристальный взгляд. Китель с Золотой Звездой Героя Советского Союза, и генеральскими петлицами (тогда еще не носили погон) плотно облегал широкоплечую фигуру. Я сразу почувствовал, что перед нами волевой и решительный военачальник, — это угадывалось в каждом его слове, в каждом сдержанном жесте.