От него я узнал, что короткие хвосты вовсе не даны эрделям от природы, а укорачиваются вскоре после рождения, как укорачивали уши моего дога, — таков «стиль»! А курчавая жесткая шерсть сама не вылинивает и ее необходимо выщипывать при помощи несложного приспособления (наподобие ножа с гребенкой) два раза в году — осенью и весной, то есть в периоды линьки. Он сам преподал мне урок, как надо щипать эрделей, говоря при этом:
— Обратите внимание на эту операцию. Она очень важна. От нее зависит жесткость псовины. И не пугайтесь ее. Три часа работы, зато после этого у вас ни одной шерстинки в квартире! А насчет значения ее я могу привести такой пример. У моего товарища провалилась эрделька на выставке, очень хорошая эрделька, но была плохо выщипана. Я ее всю ночь щипал, приводил в порядок; на следующий день выставили вторично — получила «отлично»...
Однако, в полном противоречии с заявлением начальника, что он отдает Снукки мне, я вскоре вынужден был отметить, что она еще далеко не моя. Ложась спать, я слышал за стенкой приглушенный женский голос и изредка отвечающий ему — мужской. Это повторялось каждый вечер. Все три дня, что я находился в гостях у Алексея Викторовича, жена просила его, чтобы он не отдавал Снукки.
Узнав, что я догадался об этом, Алексей Викторович успокоил меня, шепнув как-то за обедом:
— Молчите. Собака будет ваша. Вы мне понравились... — И добавил, лукаво сверкнув глазами: — Только чур, не зазнаваться, а то я могу и передумать...
Уже на следующий день после моего приезда мы стали с ним настоящими друзьями, сблизившись с той быстротой и непосредственностью, какая характерна для всех истинных любителей собак: общая страсть объединяет людей.
После обеда мы обычно отправлялись гулять с собаками. Кроткая Даунтлесс послушно трусила у ног начальника, зато задира Риппер пулей носился по сугробам, ныряя в сгущающиеся сумерки, как в воду. Внезапно мой спутник принимался тревожно кричать:
— Рип! Ри-ип!.. Ко мне!..
Из темноты мгновенно выскакивал Рип и, сломя голову, мчался к хозяину. Убедившись, что тревога ложна, он делал пару кругов и вновь скрывался за сугробами. Прогулка обычно заканчивалась общей возней, в которой принимали участие обе собаки и начальник. Алексей Викторович, запыхавшийся, но посвежевший и порозовевший, подзадоривал меня:
— Ну, что вы стоите? Бегайте! Нужно быть молодым. У кого душа молода, тому не страшна и одышка! Угадайте, сколько мне лет?
— Ой, не берусь!
— Вот то-то и оно! Я сам не берусь! По секрету: пятьдесят шестой, голубчик, пятьдесят шестой... Только не говорите моей жене!
Я выразил удивление, что он в его годы, да еще имея больные почки, столь подвижен и неутомим! Алексей Викторович, действительно, казалось, и минуты не мог пробыть в бездействии: или он хлопотал по делам питомника, или возился со своими питомцами, или вел очередную беседу со мной... Он ответил мне совершенно серьезно:
— Э-э, голубчик, такой стреляный воробей, как я, да еще в придачу помешанный на своей работе, не может быть вялым да ленивым. И потом, ленивые люди — вообще вырождающееся племя. В нашей стране, во всяком случае, они лишены всяких перспектив!
Положительно, он все больше нравился мне. Это был образованный, начитанный человек и живой собеседник. Круглое, с румянцем, лицо его всегда светилось добродушием и приветливостью, а с языка в любую минуту могло сорваться интересное поучение. Я сравнивал его с Сергеем Александровичем и, несмотря на большое различие в возрасте, характере, наружности, находил общие черты. Их роднила, прежде всего, любовь к делу, и эту любовь они умели передать другим. Этой чертой обладал наш клубный инструктор Шестаков и вообще многие из тех, с кем я общался в клубе.
Что привлекало меня в моих новых друзьях? Это — в первую очередь, их взгляды, смелость мысли, прямой, мужественный характер. Мне нравилась их увлеченность, горячая преданность своему общественному долгу, и особенно их умение за малыми делами видеть большое.
Казалось бы, ну что такое собаковод? Самая незаметная специальность. Но они умели поднять эту специальность до уровня больших народно-хозяйственных задач. Как истинно советские люди, они понимали, что, как бы ни был скромен их труд, он — кирпичик в той великой стройке, которую ведет наша страна.
Так, однажды, Алексей Викторович высказал такую мысль:
— Для многих собака это только собака, а для меня — значительно больше. Почему раньше хорошую собаку мог держать только помещик, аристократ? Почему ее не иметь рабочему, колхознику, инженеру, учителю, врачу? И когда я вижу теперь, как быстро растет количество членов в наших клубах, я понимаю, что это является еще одним выражением растущего благосостояния народа.
Я заметил, что нечто подобное слышал от нашего начальника клуба. Алексей Викторович кивнул и продолжал:
— И это очень хорошо. Наша страна сильна и богата: отчего бы в каждой семье не быть собаке? Это каждому по средствам, а собака — преданнейший друг, всей своей тысячелетней историей заслуживший право на эту близость. Она и с детьми поиграет, и постережет их. Упал ребенок в воду — она вытащит его. Если у вас дурное настроение, рассеет вас... Кстати, я вспомнил забавную историю. До Риппера у меня был неплохой пес Плакса...
— Плакса?
— Настоящая его кличка была Альф, но никто не называл его так, а все звали Плаксой. След ищет — скулит; поноску несет — тоже подскуливает... вот и прозвали Плаксой. Он очень хорошо искал вещи. Что ни потеряй, все найдет и принесет. Однажды приходит ко мне сосед, растерянный! — и говорит, что ходил на охоту и обронил ключ. Какой ключ? Да от квартиры. Пусть ваш Плакса найдет! Что ж делать? Надо помочь. Пошли... Ходили-ходили, все понапрасну. Бросали другой ключ — Плакса приносил его, а тот, потерянный, не находил. Забрели в какое-то болото. Я говорю соседу: «Зачем вы сюда полезли?» — Да, — говорит, — возможно, я здесь не был...» Фу ты про́пасть! Походили еще... «Нет, — говорит, пожалуй, я действительно, тут не был...» Вернулись ни с чем домой. А тут Плакса ему и подает ключ, то-есть не в прямом смысле, конечно, а носом тычет в плащ, висевший на стене; пошарили в кармане, а ключ там! Дома лежал! — и Алексей Викторович закатился веселым смехом.
— Шутки шуткой, но однажды он избавил нас с женой от серьезной неприятности. Поехали мы в отпуск; Плакса — с нами. Ну, погрузились в поезд, тронулись, все как полагается. Идет контроль. Хвать туда, сюда — нет билетов! Потеряли! Глядь, — а Плакса сидит и держит их в зубах. Оказывается, мы обронили их, когда садились в вагон, а он заметил и подобрал.
В другой раз Алексей Викторович сказал:
— На выставке я вам много говорил о военном применении эрделей. К несчастью, мы вынуждены часто вспоминать о войне. Но не подумайте, что у меня только одно на уме: как мой Рип или ваша Снукки побежит с донесением под пулеметным огнем! Пусть меня слопают мои собаки, если я хочу еще раз испытать то, что мне пришлось пережить в шестнадцатом году! Мы вынуждены держать себя в состоянии мобилизационной готовности, потому что силы международной реакции и фашизма постоянно грозят нападением на нас. Однако главное для нас — мир, мирная жизнь, мирное созидание. Для этого мы строим свои заводы, пашем нивы, разводим наших животных... И будьте уверены, мир, полный и окончательный, рано или поздно придет, а всех тех, кто бряцал оружием, ждет справедливая и беспощадная кара.
— Мирное творчество открывает перед нами бесчисленные перспективы, — продолжал он через несколько минут. — В труде, искусстве, собаководстве — везде! Возьмем такой пример. Вы обращали внимание, как плывет ваша собака? Торпеда! А теперь представьте вашего Джери в роли дежурного станции спасения на водах... а? Это вам будет такой дежурный, какого надо поискать! Утопающий еще только раскроет рот, чтобы прокричать «спасите», как собака уже будет около него!.. Верно? Вот видите. Я думаю, что со временем зубы вашему догу нужны будут только лишь для схватывания пищи. Что же касается мирного использования эрделей...