— Сержант Алексей Стручков с служебной собакой Динкой и рядовой Андрей Майборода с собакой Кура́й прибыли в ваше распоряжение для выполнения специального задания!
— С счастливым прибытием! — приветствовал командир партизанского отряда, поочередно крепко пожимая обоим руку.
Точно таким же образом он поприветствовал летчика; вокруг толпились партизаны. Тревожно-красный свет костров освещал их суровые мужественные лица, совсем юные и заросшие бородами, улыбавшиеся в эту минуту; поблескивало оружие, с которым народные мстители не расставались даже во время сна; слышались радостные возгласы. Позади, за спиной людей, зубчатой черной стеной, затаившийся и мрачный, стоял лес.
Прибывших, в сопровождении комиссара отряда и еще нескольких человек, повели в командирскую землянку, в глубь леса, причем собаки степенно шли рядом со своими вожатыми, повинуясь их малейшему знаку, и там, в землянке, укрытой в дремучей чаще, при свете крохотной электрической лампочки, зажигавшейся от автомобильного аккумулятора, Стручков вручил командиру пакет с пятью сургучными печатями.
Тем временем партизаны, оставшиеся на охране самолета, продолжали с интересом обсуждать событие, многим показавшееся удивительным: им прислали собак — для чего?! Караулить партизанский штаб? Но для этой цели они могли давно завести не одну деревенскую дворнягу, и если не сделали этого, то лишь потому, что партизаны не любили собак и избегали держать их в лагере: нечаянным лаем собака могла выдать их местонахождение врагу.
Не выказали они большого восторга и при появлении четвероногих столь неожиданно прибывших к ним по воздуху. Еще лаять начнут, — только один грех! Не скажешь ведь им: «Молчи, а то немцы услышат!..» Хотя, видать, собаки не простые... Так рассуждали партизаны. И опять возвращались мыслью к интригующему вопросу: для чего, все-таки, прислали им собак?
Эта ночь надолго запомнилась сержанту Стручкову и его молчаливому товарищу Майбороде: перелет через фронт под обстрелом зениток врага, в сплошной завесе из огненных разрывов; самолет швыряло из стороны в сторону, потом в крыльях и фюзеляже было обнаружено множество пробоин. К счастью, легонький самолетик, носивший у немцев презрительную кличку «русс-фанер», выдержал это испытание. Проводники очень тревожились за собак, впервые совершавших такое путешествие. Перед вылетом вожатых предупредили, что партизаны не очень-то жалуют собак, и это накладывало на обоих, не говоря о важности полученного задания, особую ответственность. Нельзя было подвести партизан; нельзя было и подорвать доверие к делу, которое привело их сюда и в исполнимости которого они были твердо убеждены.
Самолет в ту же ночь, захватив с собой двух тяжело раненных партизан, улетел обратно, а Стручков и Майборода с собаками остались.
Отряд народных мстителей, куда они прибыли, состоял из людей самых различных национальностей. В нем были русские, белоруссы, латыши, литовцы, евреи, был даже один азербайджанец, перед самой войной приехавший в эти края по торговым делам в командировку, да и застрявший здесь. Неутомимый, предприимчивый, всегда в отличном расположении духа, он в короткий срок сделался в отряде необходимейшим разведчиком и связным. Спаянный нерушимой дружбой, отряд был грозой оккупантов. Он контролировал обширный населенный район, куда немецкие сборщики податей не отваживались даже сунуть носа; и в глубине этих лесов попрежнему продолжали существовать колхозы, проводились колхозные собрания, свято соблюдался Устав сельскохозяйственной артели. Артельно слушали по радио сводки с фронта, артельно сеяли и собирали хлеб, а потом переправляли его в лес, к партизанам...
Как братьев, приняли в отряде посланцев «Большой земли» — представителей героической Советской Армии — разбитного, подбористого Стручкова и несколько медлительного, невозмутимого Майбороду. Только на собак продолжали коситься. Уж очень необычно было их присутствие у партизан.
Отношение к ним переменилось после того, как однажды Стручков и Майборода продемонстрировали перед партизанами выучку собак, заставив их по команде ложиться, вставать, переползать с одного места на другое, исполнять другие приказания. Обе собаки были превосходно выдрессированы и повиновались малейшему знаку вожатых.
Особенно четко «работал» Кура́й — рослый, сильный, добродушного нрава, пес. Он все команды выполнял с поразительной точностью. Зато Динка — некрупная овчарка волчьего окраса, более резвая по темпераменту — превосходила его быстротой.
— Эк, смотри... Как в цирке! — восклицал, глядя на собак, один из старейших по возрасту партизан-белорусс, крепкий, кряжистый старик с длинной седой бородой, к которому в отряде относились с необычайной почтительностью. — А все-таки беспокойство с ними, — говорил он через полчаса, обращаясь к Майбороде. — При нашем таком положении остерегайся всего. Услышит что-нибудь в лесу, зашумит, — ну и пиши пропала твоя голова!
— Та она ж умная, понапрасну брехать не будет... Зачем ей брехать? Пищу ей дадут, от противника оборонят... — растягивая слова, с улыбкой юмористически отвечал Майборода. — Не будет брехать. Вот зробим дело, ще побачишь...
— Животная есть животная, — стоял на своем старик. — Ты ей не разъобъяснишь, чего можно делать!, а чего нельзя...
— А почему не объяснишь? — вмешался в этот разговор сержант Стручков. — Можно и объяснить. Скажем, к примеру, взорвать у немцев дорогу, — она взорвет...
— Шутишь!
— Нисколько...
Никто на первых порах не принимал всерьез этих разговоров, а меж тем именно в этом и заключалась цель прибытия двух бойцов собаководческого подразделения с обученными животными. Собаки должны были сделать то, чего не смогли выполнить партизаны: взорвать железную дорогу, по которой немцы подвозили подкрепления к фронту, помочь уничтожить «полоцкий рукав».
Легко сказать — взорвать... Именно при попытке подобраться с запасом взрывчатки к полотну дороги были тяжело ранены те два партизана, которых пришлось отправить на излечение в госпиталь. Более того, каждая такая попытка грозила серьезными осложнениями всему отряду, так как, напав на след отряда, немцы уже не оставят его в покое. Действовать нужно очень, очень осторожно и только наверняка.
Эту мысль внушал Стручкову и Майбороде командир отряда, отправляя их в разведку. В качестве проводника вызвался идти тот самый старик, который так недоверчиво отнесся к собакам.
Ананий Каллистратович Марайко-Маралевич — так звали седобородого партизана — знал эти леса, как свою хату. В молодости он в течение ряда лет был проводником в отряде лесоустроителей, занимавшихся таксацией[37], потом долгое время служил лесообъездчиком. Он изучил здесь каждую тропинку, ему было знакомо каждое дерево.
Сопровождающими были — низенький, смуглый азербайджанец с длинным именем Гуссейн Оглы Мамед Ага-Хаджаев, или, коротко, Гуссейн, и светловолосый, с курчавой русой бородкой и ясными голубыми глазами, стройный, как тополь, молодой колхозник литовской сельхозартели имени Адама Мицкевича — Альгердас Лауретенас, которого все называли попросту — Алик.
Если веселый, живой, как ртуть, Гуссейн мог говорить без умолку, то из Алика Лауретенаса невозможно было выжать и слова. Про него знали, что мать и отец его погибли от рук гитлеровцев, невесту угнали на каторгу в Германию. Алик отпустил бороду и дал себе обещание не брить ее до тех пор, пока не вернется его Мария или пока случай не поможет ему вызволить из беды советского человека.
Четверо молодых и один старый — такова была группа, которой поручалось произвести подрыв железной дороги в тылу у немцев, — важнейшее задание, связанное с ликвидацией «полоцкого рукава». Выполнения этого задания с нетерпением ждали в штабе фронта.
Они вышли после захода солнца, когда стемнело, и шли всю ночь до рассвета, старик Маралевич — впереди, остальные, гуськом, — за ним. Собаки в разведке не участвовали.