Спи, до рассвета осталось немного времени, Кто-то сказал о войне - это ложь, мой ласковый. Глупые сказки детей из людского племени. Спи, мой совенок, Спи, мой совенок, Спи, мой совенок, пусть сны обернутся красками.
На небе засияли звезды и увидела Торувьель печальный лик Намо, смотрящего на них, и ощутила с ужасом, что приоткрывает он дверь в чертоги, жестом приглашая заглянуть за арку. Тогда взяла она хнычущего мальчика за руку, подняла с земли и повела, провожая через бесконечные галереи. И встал Мандос на их пути, забирая маленькую ручку в свою… Лишь на секунду соприкоснулись руки их – ее огрубевшая и ладная - и его, укрытая звездами и холеная, словно рука звездочета. И горечь залила все вокруг. Последний это был раз, когда укачает она и поведет за руку ребенка. Дарованный Валар миг, ибо не благословенна была ее любовь. И никогда не будет.
Только отпустила она неподатливые детские ручки, как закричал мальчик. — Темно, как же темно! Темно!! Ничего не вижу!! Руку верни, верни мне руку, мама!!! Тогда кивнул Намо, позволяя… во второй раз за все сотворение мира, преисполнился он жалости. И схватил мальчик руку Торувьель в такой нежности, в такой любви, которой не знала она никогда. Он нуждался в ней, словно в воздухе нуждаются все дети Эру Единого, как хворые нуждаются в прощении, как кормчий - в реве воды, он нуждался в ней, как гном в переливах серебра и эльф в заливающем мир лунном свете, как птица в небе и как нуждаются черви в почве. — Что же ты, вот же, не отпущу. Мы пойдем до конца, ты и я… Она присела рядом с ним и ее глаза цвета лесного мха встретились с точно такими же, тепло-зелеными. Мальчик улыбнулся и она узнала – узнала эту добрую, эту смущенную улыбку тонких губ. — Ты просто давай мне руку и пойдем с тобой по млечному пути, хорошо? Не бойся! Смотри, можно носком ботинка пинать маленькие звездочки, они как камешки, но только ярче. Давай, попробуй! Вот так! Они шли и шли, пиная маленькие угольки и сбрасывая с небес, чтобы загадывали дети Эру желания, в надежде глядя ввысь и доверяя небесам самые безумные свои чаяния. И тут зевнул мальчик, прикрывая рот рукой. Торувьель взяла его на руки, нежно укачивая и целуя мягкие светлые кудри.
Небо на звездный сменило лилово-розовый, Запах травы так манит и дурманит свежестью. Цвет твоих глаз потемнел и остался бронзовым. Ночь тебя примет, Ночь тебя примет, Ночь тебя примет к себе с материнской нежностью.
— Слишком рано, слишком рано спать, я хочу играть и обещал мне Отец поймать певчего дрозда. — Сонно бормотал мальчик. — Ты засыпай, а рано утром завтра, ты проснешься и мы поймаем не только дрозда, а настоящих жар птиц… — она указала ему на маячившее в горизонте созвездие — Смотри, ночь. Ночью всякое случается. Кто-то рисует в ночи жар-птиц и освещает небо, кто-то в ночи способен найти слова - те, что всего нужней. Чудо находит себе приют здесь - среди темноты и снега, в тех, кто старается быть сильней, ярче, светлей, нежней. И. когда, опустила она его на руки Намо, драгоценного и хрупкого… — Ты уходишь? — Прошептал он ей в спину. — Да, а ты пока слушай сказки. Тебе расскажут много хороших сказок, пока не будет меня. Про леса, теснящиеся меж бурых гор. Про крепостные стены, бастионы да стрелковые башни. Про море, что ослепительной бирюзой лежит у бахромы фьордов. Будут сказки про эльфов как ты да я, про благородных людей, про бородатых гномов, даже про маленьких полуросликов и про говорящие с тобой деревья! Будет там и много зла, но ты не бойся его, ведь, веришь мне? Защитит тебя братство самых светлых и прекрасных рыцарей во всем Средиземье, которые и на рыцарей-то не похожи. Среди них будет самый Великий эльфийский рыцарь, он будет отважен, прямо как ты, и будут у него твои кудри и твоя улыбка. — И тут ощутила Торувьель, что время ее заканчивается. Сознание путалось, будто сети моряков — А я… Я приду. Я узнаю тебя по глазам - значит, ты тоже в братстве: ведьма дорог, городской колдун, солнечный чародей… И, ощущая пробивший заводь и хлынувший по щекам водопад слез, и руки Леголаса на своих плечах, запела она, укачивая и дальше хрупкое тело на руках.
Спи, я чуть позже спою о празднике ирисов Птицы шумят - нынче ночи такие жаркие Мягкие волосы пахнут цветком амириса Что ж ты не спишь, Что ж ты не спишь, Что ж ты не спишь, слишком звезды сегодня яркие…
…Леголас не помнил, сколько он стоял вот так, опустив лук, рвано дыша, держа Торувьель за плечи и судорожно вытирая с лица ее слезы. Лес замер, и солнце снова малодушно скрылось за пеленой облаков.
Уже наступали ранние зимние сумерки, когда эльфы еще засыпали землей с трудом вырытые лезвием меча могилы и воткнул Леголас стрелу в свежий холм. Тяжело расстилая на земле плащи для ночлега, он чувствовал, что что-то в ней и нем изменилось навсегда…
***
Любому эльфу ведомо, что звездное небо не наскучит никогда, и в него можно смотреть часами. И как бы ни было обуглено сердце, бьющееся в груди эльфа, оно всегда сможет прочесть в этой необъятной книге именно ему потребные для исцеления строки.
Как и всегда, когда на долю их выпадали несчастья, Торувьель терзала свою лютню… Играла она рондо, баллады и незамысловатые песенки. Играла она ему простенькие кансоны и сирвенты, играла душещипательные альбы и даже шутовские эскондиджи. Но были во всем эти многообразии и те слова, что пела она лично ему, лишь обувая в причудливые рифмы и тональности. Пела то, о чем недозволительно было говорить…
В воздухе жарко от вздохов железа. В небо уносит судьбы нашей срезы Туда, где хранится последний отрезок Самых первых времен…
Засмотревшись ввысь и заслушавшись песней, Леголас и не заметил, как отступил владевший им душевный мрак. Сердце уняло безумный бег, и подобие покоя овладело лихолесцем. Последний раз такие завораживающие звезды он видел в ту ночь, когда покидали они Мирквуд десятки лет назад, отчаянно скрывая радость. Сейчас же возвращались они и скрывал он слезы. Сам не заметив, Лихолесский принц упал в сон, тягучий и темный как водная пучина. И лишь смутно, через пелену сновидений, ловя слова словно летящие по ветру паутинки, услышал он конец песни.
У нас очень мало минут для прощанья, Просто поверь моим обещаньям. Ты скоро поймешь, что счастье-Дорога вперед… Оставь свой дом на краю Вселенной, Пусть мимо проносятся звуки созвездий. За синей тьмой горизонт событий, Он вплетает наши межзвездные струны в свои нити.
Мои мысли уведут корабли за собою, Мы будем в вечном океане сна. Наши звезды станут зернами На черноземе согретой Вселенной. Твои чувства станут моими Первыми песнями роковыми. Мы с самых разных, С самых далеких планет. Тебя нет? Оставь свой дом на краю Вселенной, Пусть мимо проносятся звуки созвездий. За синей тьмой горизонт событий, Он вплетает наши межзвездные струны в свои нити. Мимо нас проскользнули тысячелетья. Мы рвались к синеве, но затянуты сетью Наших прошлых ошибок, на исходе борьбы Раскаляется лава нашей вины! Смотри, отсюда мы видим время! Оно оставило лишь обелиски. Мы будто снова рядом с теми, Кто был когда-то так близко. Оставь свой дом на краю Вселенной, Пусть мимо проносятся звуки созвездий. За синей тьмой горизонт событий, Он вплетает наши межзвездные струны в свои нити.
Убедившись, что крепко спит Леголас, она выскользнула из его пленяющих объятий. Пусть… пусть проснется один, пусть не поймет, пусть разозлится, но только ждет его сумрачный коридор старинных дубов, ведущий к массивным воротам, ждут его развеселые лучники, с которыми он ходил в столько дозоров и стрекочущая, ухающая, звенящая на сотни голосов летняя лихолесская ночь. Да скупая улыбка в ясных глазах отца. Ждали его приключения и войны, которым не будет равных в веках и крики чаек. Ее же спутником был желтый и рогатый месяц, мелкая монета и застиранное сукно в трактирах, лютня и буквы в ряд уверенной рукой. — Ты уходишь? - вдруг раздалось из темноты, и Торувьель вздрогнула: — Ухожу, - сухо отозвалась она, - и не звала провожатых. Отойди с дороги, Аранен. — Аранен… – отозвался он с ноткой сарказма, - еще пару часов назад у меня было имя. — Твое имя остается с тобой, - нетерпеливо отрезала Торувьель, - я не беру ничего, что принадлежит тебе. Ни имени твоего, ни титула… — Разве не видишь? Я сам принадлежу тебе! – громыхнул он, выходя из тени, - а ты сбегаешь, как воровка, даже не простившись! — Не смей так говорить! Ты мне не сын! Не раб и не конь! Ты принц лихолесский… Вниз летели года, Меллон, и пелена наших иллюзий скрыла тьму. Но больше такого не повторится. А теперь пропусти меня, мне пора! Она рванулась от него, и вдруг застыла, будто впервые оглядывая взвивающийся к небу дымок от затушенных угольков. Лихолесские стяги, свисающие с балок вдали. Рассеянно провела рукой по зеленой траве и отерла оставшуюся на ладони росу о платье. Она ведь знала, что не стоит оглядываться… — Напрасно стараешься, — голос Лихолесца был так же холоден, как бугристые камни, — не станет тебе легче. Торувьель сжала зубы, перекусывая хребет готовой вырваться веренице слов, но смолчала. Костры горели в глазах ее и, стоило лишь присмотреться, чтобы увидеть в них борьбу. Рывком она перебросила через плечо истертый ремень лютни. — Прощай, Леголас, - мягко и буднично проговорила Торувьель, будто просто отлучаясь до вечера к реке. А потом пригнулась к нему со спины гнедого. К самым губам, так близко, что он уже смятенно решил, будто она готова его поцеловать. Но она лишь глубоко вдохнула, вбирая то ли его запах, то ли выдох. Выпрямилась. — Не надо, — покачала она головой, — Скачи в Эрин Ласгален с рассветом! Придут еще орки - полчища, несметные тучи вооруженное холодной сталью, закованное в латы, выстроенное в ровные легионы и возглавляемое могучими полководцами. Скачи, предупреди короля… Да скажи, чтобы не искал он звезд в блеске самоцветов. А ты. Ты, друг мой, просто будь тем, кто ты есть. Только тогда я буду знать, что все сделала правильно. Хотя я все равно где-то обмахнулась. Иначе ты не заметил бы моего ухода. И она дала коню шенкеля. — Прощай, Аранен! — крикнула она, — Прощайте!!! Прощайте!!! Прощайте!!! Ее голос звоном промчался над просыпающейся лесной землей, проникая в норки полевых мышей, в гнезда щебечущих птичек, в ходы муравьев. Ворота распахнулись, с грохотом ударив в бревна частокола. — Прощайте, — шептала она, глотая восточный попутный ветер, — прощайте… Через час езды, решилась она обернуться назад, и увидела лишь полотно, на котором был лес, в котором был дом, в котором жила она, который не спал в ожиданьи чудес. Полотно трепетало на ветру и удалялось, превращаясь в тонкую иглу горизонта в стоге сена Средиземья. И лишь выпь все еще стенала о тех, кто найти себе места во все века так и не смогли. Это были места, тех, для кого небо слишком высоко, а земля слишком низка. Здесь танцевали под ливнями, и не прятались от солнца. Здесь под звуки грозы вели разговоры о вечном, и спали под вой урагана. Здесь… Здесь забилось сердце ее, но отныне не принадлежало оно этим землям – нынче лежало оно на наковальне творца, он одевал его в металл. Звенела в броне душа и катились палящие слезы по забелевшему лицу, да - слезы были горячи, но не насколько пламенны как слова его – «Я сам принадлежу тебе». Она была коронована судьбой, но трон этот был расплавлен.