Там за третьим перекрестком, И оттуда строго к югу, Всадник с золотою саблей В травы густо сеет звезды. Слышишь, гроздьями роняет небо Из прорех зерно стальное, Горные лихие тропы Покрывая пеленою.
И ни танец, ни песня не собирались останавливаться, один раз рванувшись из-под пальцев, из уст Синички, из-под восковых стоп танцоров, разливаясь весенним паводком и разлетаясь снежинками под порывом ветра:
Дороги сплелись В тугой клубок влюбленных змей, И от дыхания вулканов в туманах немеет крыло… Лукавый, смирись - Мы все равно тебя сильней, И у огней небесных стран Сегодня будет тепло. Там у третьего причала Сизый парус, парус белый, Делят небо от начала До рассвета рваной раной, Слышишь? Море омывает шрамы, Посыпает крупной солью Струпья цвета бычьей крови, Словно память древней боли.
Вторила певице толпа, и кто-то растаскивал по углам столы и скамьи, скидывались шерстяные и меховые плащи, отставлялись мечи и посохи, котомки и корзины, разгорались глаза, стучали каблуки и скрипели половицы. Умолк голос, и скрипач налег на свою скрипку так, что струны едва не сыпали искрами, на помощь ему пришли две лютни, и громче сапог танцевавших гремели барабаны.
Дороги сплелись В тугой клубок влюбленных змей, И от дыхания вулканов в туманах немеет крыло… Лукавый, смирись - Мы все равно тебя сильней, И у огней небесных стран Сегодня будет тепло.…
Вот и сама Синичка сорвалась в пляс, еще невероятнее, еще жарче, чем люди вокруг, и только замелькали рыжеватые волосы, с которых, казалось, должен осыпаться пепел, и о том, что она вообще касается пола, сообщали разве только неожиданно звонкие щелчки каблуков ее истоптанных ботинок. Как противостоять магии, магии танца, магии заливающейся скрипки, сыплющих искрами струн и высекающего огонь бубна? И весь дом ходил ходуном, и кто бы ты ни был - сгорбленный колдун, суровый солдат в зимнем мундире, торговка, зашедшая пропустить стаканчик глинтвейна после дня на рынке, - окажись ты в этом доме в тот момент, ты кружился бы там вместе с остальными, вместе с ней. — Хороша! Ох как хороша! Поразила! В сердце снова подстрелила! Счет свой прибереги до следующего раза, - трактирщик подмигнул Синичке, но та уже не слушала. Последние восемь тактов отгремели сапоги, прокружились танцующие, пропела скрипка. Прошуршал тихонько бубен, вторя последней трели флейты, и все стихло - на секунду, чтобы с новой силой разразились восхищенный рев и аплодисменты.
А двери тем временем отворились, впуская в постоялый двор немного холодного ветра и много вооруженных гондорцев при параде. Тут же старый Тоби всплеснул руками. — Вашсиятельство Боромир! С дружиной! Вот уж честь, так честь! Полковник Боромир был хорошо известен в этих краях, был знатен, отважен, вспыльчив и скор на расправу, да в трактиры заглядывал нередко, и платил щедро. Музыканты отбросили инструменты и свесились с помоста, силясь рассмотреть дружинников и самого командира. — Держу я путь на совет, в сам Последний приют.. И лишь фретель все еще зазвучала под потолком зала – зазвучала лирично и надрывно, сопровождаемая голосом Синички, смотревшей на отворившуюся дверь и гостя. Стало быть – пора….
Пламя заката проходит сквозь пряди Серебро становится темной медью Я иду к тебе в дурацком наряде Укрывая в ладонях метку бессмертья
Я иду к тебе по белым ступеням Я иду к тебе по пыльным дорогам Я иду к тебе сквозь песни и тени И я верю, что мне осталось немного
Там, куда я приду, будет только покой Будут руки твои, прикасаясь легко, Исцелять мои раны на истерзанном сердце Будет право забыться, будет право согреться У живого огня
Годы бессчетные странничьей доли Превратили память в досадную ношу Я устала жить среди долга и крови И однажды я мир этот просто брошу
Я устала видеть во сне кошмары Просыпаться в чужих городах из камня По тавернам платить осколками дара И хранить у сердца рваное знамя
Приходи в мои сны, не бросай меня здесь Дай мне светлую память о нашей звезде Сколько лет я блуждаю по тропинкам и трактам Каждый день безуспешно сражаясь со страхом Не увидеть тебя
Я называю запретное слово Я шагаю в волны великого моря И со звоном рвутся оковы былого И бессонные чайки послушно вторят
Кратковременной муке заведомой смерти Бесконечному крику иного рожденья Я иду по волнам в догорающем свете Опасаясь поверить в свое отраженье
И расступится мгла, и отступит беда Я узнаю тебя по сиянию глаз Ты меня позовешь, и сомкнутся ладони Я вернулась домой, только имя не вспомнить Только кто-то снова будит меня По велению нового дня
========== Полнолуние, вереск в цвету и немного любви ==========
Леголас улыбнулся и опустил руки в холодные воды Нимродели. Прекрасны были эти, словно слезы, чистые воды, да и такие же горькие. Леголас тут же вспомнил поверье, о возлюбленной короля Амрота, которая, хотя она тоже любила его, долгие годы не соглашалась стать его женой. О судьбе Нимродэль сложено было у квенди немало легенд. Одна из них гласила, что она, как и многие другие эльфы, отправилась к морю, чтобы уплыть в Валинор. Однако по дороге заблудилась в Белых Горах. Устав, Нимродэль заснула на берегу реки Гильраин, что напомнила ей родную реку в Лориэне. Она проспала так долго, что опоздала на встречу с возлюбленным. Так корабль Амрота унесло в море, а сам он погиб, пытаясь вернуться к берегу вплавь… Лихолесский принц нежно поглаживал бегущий поток и размышлял над печальным сказанием и приметами, гласившими, что всякий, кто увидит здесь Деву, будет вознаграждён бессмертной любовью. И ненароком эльф пробегал глазами берег, пытаясь отыскать отблеск рыжеватых волос. Но лишь искристый смех речной чаровницы был ему ответом. Леголас выпрямился во весь рост и потянулся, расправляя уставшие плечи. Пригладил выбившиеся волосы и мокрой рукой провел по лицу, стирая пыльную дремоту. И замер с устремленным в сторону взглядом. На небольшом камне около самой реки сидела она. И только увидев его, встрепенулась, и бросилась, разбрызгивая воду и нарушая тихое великолепие ее глади. Три мерных глухих удара, словно камешек о кожу эльфийских сапог, мокрые капли в лицо – и вот она уже мечется, шепчет, вглядываясь в его лицо. — Лайквалассе. Ты это? Не видение? Как же боялась, как же боялась, что больше не свидимся… — Торувьель. Кого еще встречать мне у Нимродели… Леголас помолчал секунду. Шагнул навстречу, привлек давнюю подругу к себе. Не было между ними ни жесткого камзола, ни оружейных ремней, ни лика Ada, будто отражавшегося в каждом дереве и тропинке. Запах дыма кострищ и взмыленных коней сменился терпким ароматом горьких трав. Торувьель наконец снова прижалась щекой к его груди, как будто и не было всех сотен лет между ними, как будто все еще вились те смутные судорожные ночи на перевалах, когда лежали они рядом и смотрели до поздней ночи в горизонт, не решаясь позволить себе провалиться в сны. Хотелось закрыть глаза и замереть так навека, застыть каменными статуями. Леголас вздохнул, трепетно скользнул ладонями по ее спине. Он тоже вспоминал – очерчивал ничуть не изменившийся стан пальцами, не веря, что происходит это в самом деле и пьяня себя прикосновениями, о которых уже и не решался мечтать. — Пойдем же, Синичка. Этой ночью нам не нужно прислушиваться к шорохам.
Они шли по Лориэну, когда дерево рядом вдруг ожило голосами хоббитов, которые, пресытно отужинав и позабыв былые передряги, пытались уснуть. Леголас вдруг вспомнил о Братстве и тяжелая боль утраты Митрандира вновь навалилась на упрямые плечи, выбивая весь воздух. — Странное дело… — Задумчиво сказала Торувьель, заглядываясь звездами — Когда встретила тебя, подумала, что вовсе ты не изменился за эти сотни и сотни лет. А сейчас за одну секунду постарел будто на тысячи и тысячи. Леголас не нашелся, что ответить, лишь сжал ее хрупкие пальцы крепче, и повел по резной деревянной лестнице наверх, приглашая приблизиться к звездам еще на один шаг. Леголас смотрел на нее молча, задумчивая улыбка касалась губ, а взгляд был совсем незнакомым ей. В нем не было больше обычного озорства, готовности к бою. Он был обволакивающим, родным и тяжелым. Тишина не звенела - уже молчала, устав надрывать осипшее горло. Прикорнула на ветках деревьев и сонно поглядывала по сторонам. Благодать накрыла Лес, и их встречу. Леголас улыбнулся - плащ был аккуратно расстелен с отогнутым уголком наружу - так, как обычно делала Торувьель. Сердце сладко заныло от осознания встречи и он вздрогнул, когда белые ладони бесстрашно легли Леголасу на грудь, скользнули на плечи, запутались в волосах, ласково охватывая затылок и побуждая эльфа склониться навстречу. — Позволь я помогу, - лишь прошептала она, и начала расплетать косички, едва касаясь висков. Улыбка играла на ее губах, в глазах же была беда, а на языке - соль невысказанных слов. Леголас смотрел на нее задумчиво. Когда она скинула плащ свой из серебряных волокон коры маллорнов, тут же поразили его произошедшие в ней перемены. Такая знакомая она была и между тем такая непохожая и неродная. Волосы прибраны в хвост на людской манер, простое платье из парусины, сшитое грубой нитью - совсем не похожа она была ни на прекрасных эллет в шелковистых платьях, ни на сотенных в оливково-зеленых туниках, но все еще так невероятно и неоспоримо похожа на Торувьель, которой отдал он свое сердце вместе с обручальным перстнем тысячи лет назад. Он хотел расспросить ее обо всем – о всех тех сотнях лет, которые не видел он ее, довольствуясь лишь тенями, но не время было для этого, было время лишь для молчания и тонких пальцев, огрубевших от стальных струн на висках. Он отвернулся и тут же вздрогнул - плащ Торувьель, так и не поднятый с пола, на миг неприятно показался лежащим телом убитого. И наконец он решился спросить ее о том, о чем уже и сам знал. — Торувьель, что делаешь ты в Лотлориэне? Куда направляешься? — На войну. — просто ответила она. Ее искреннесть обезоружила его, как и всегда. — Торувьель! Ты не понимаешь, о чем говоришь! Это не ребяческая авантюра. Она лишь легко отмахнулась, словно перышко сбрасывая все, что Леголасу видилось неподъемными ношами, попросту не обращая внимания на тяжесть его слов и мыслей. И заговорила почему-то она совсем о своем. — Помнишь наши первые тренировки? Я тогда меч держала, как обычную палку.. — Помню! И это лишь доказыает… Она вновь перебила его. — Помнишь ту битву, первую в которой мы участвовали? Перед ней я спросила тебя: “Боишься смерти?”. “Не боюсь!” - храбро ответил ты и пустил коня вниз. Мы победили тогда. Но какой ценой… Ты ходил между мертвецами и каждому заглядывал в лицо, узнавая тех, кто сражался с тобой рука об руку. И я была с тобою рядом. Тогда я задала тот же вопрос. И ты ответил: “Да, боюсь”. Мы юны были тогда. Любовались на звездное небо над Эрин Ласгалес, скакали по холмам и пили северную лозу. И снова была дорога. Ясная или хмурая, и дорожный туман был нам спутником. — она устало улыбнулась. — И много битв было тогда. Из каждой битвы ты выходил победителем, казалось, сама судьба хранила тебя на поле боя. Я всегда была с тобою рядом, твоей лютней и флейтой, была твоей стрелой. Так было всегда… И будет впредь. — Почему же бежала ты от меня, Торувьель? — Потому что есть у меня единственный Сеньор. Мой король. Мой великий сюзерен. И пришлось мне бежать, чтобы помогать ему зайти на престол, помочь вернуться в замок его и править. Чтобы стал достоин он своего народа, а значит мудр, справедлив и благороден. Леголас сжал кулаки. Все было ясно… — Об одном прошу… Только скажи мне - кто он? Кому в Средиземье отдала ты свой меч, лютню и сердце свое? И тут расхохоталась Торувьель, словно сотня полевых колокольчиков звучал ее смех в кронах вековых деревьев. — Кто он?… Кто он?… Он – прекраснейший синда во всем Средиземье, быстрый, сильный, храбрый. Его стрелы не знают промаха, а голос звучит нежнее трелей соловья в полночь. Он – верный друг, смелый воин, да ловкий наездник. Его волосы словно золото, что берегут гномы в своих пещерах, а глаза голубые, как весеннее небо. Он благороден, знатен и владеет моим сердцем много-много сотен лет. И Леголас перестал дышать. Остались только он, она и неистовые удары пульса, колотящегося в тонких девичьих запястьях, все еще расплетающих косы. — Торувьель… — выдохнул он… — Нет! — Тут же птичкой вскрикнула она, заставляя его замолчать снова, она боялась ответа его - так открытая рана боится крупной соли — Прошу, Леголас! Прошу, не говори ничего сегодня. Мне равно горько будет услышать как то, что прогонишь ты меня, так и слова взаимности. Я лишь хочу украсть… Хочу украсть немного. Я устала ждать. Я сделала уже так много и я просто… Но перехватил он, не смотря ни на что, ее руку, сплетая пальцы. Но лишь продолжила она расплетать косы, нежно припевая, и песня эта, спаявшая намертво две бессмертные души, говорила им больше, чем сотни и тысячи любовных признаний.