Мне кажется, во мне рождается музыка полей… Музыка света и тёплых огней. Там, где равнины всегда залиты солнцем, И кто-то над ними вечно в белом смеётся. Там, где в облаках отражаются реки и сны, Я слышу запах приходящей весны…
Я чувствую, меня зовут в ночи из ковылей Голоса забытых, но не сломленных людей Туда, где средь степей витают звуки и слова Сокрытых языков в небесных кружевах… Туда, где на рассвете в лучах солнца видишь ты Золотых оленей, духов древней красоты…
Я знаю, что за мной придут плетущие узор, И уведут за горизонт в край облачных озёр, Туда, где над курганами вечерняя ладья Плывет не океанами, не реками в края, Которые видны лишь только тем, кто на заре Глядит поверх холмов, припаянных к земле…
Он почувствовал горечь свежей полыни в горле.
— Стало быть, ты идешь самой краткой дорогой к смерти? — Остервенело рванул Леголас колчанный ремень, под ним в последнем порыве билось сердце лихолесца. Саднило, саднило до боли. — Я не дам, я не дам, я не пущу! — Я отходила столько дорог, что уже и не вспомнить, когда все они повернули в другую сторону. И больше никуда я не хочу, мой Король, кроме как идти по ним к тебе. Только внутри Леголаса все трепетало все предчувствием самой великой эльфийской боли…Не рискуй, не смей рисковать собой!.. Как убедить тебя, каким ветром, какой силой мысли донести до тебя эти отчаянные, больные мольбы? — Неужели не о чем ты не жалеешь? — Нет, конечно нет, в моей жизни ведь была Лориэнская ночь, был тот муравейник под сосной и была та ночь в пустой деревне, когда… — и тут она осеклась — А хотя впрочем, знаешь… Я хотела бы вернуться. Побродить еще по тропинкам Лихолесья, вновь упасть в медовую траву на нашей поляне, побегать с ручьями наперегонки. Я скучаю по Мирквуду, Леголас. В детстве мы воображали, что много путешествую, что я разделяю с тобой приключения, но всё оказалось не таким, верно? Теперь я думаю, что зря мы покинули ту поляну. И эхом повторил он за ней. — Зря я тебя тогда не слушал, зря мы покинули тогда ее.
Поднялся нездешний ветер Над городом белых башен И небо взметнул как знамя В прекрасном сиянии гнева. Не бойся душа потери, Отныне потерь не будет! Уже не будет разлуки, Лишь возвращенье и встреча.
Тучи сгущались. Ветер дул в лицо, развевал темные гривы, нес сухие листья, устрашающим шепотом шелестевшие между собой. Гул разговоров и слов, нависавший над землей подобно рою диких пчел, стих. Каждый уже молился без слов, подняв глаза на чернеющие небеса. И только разносилось тут и там, рождая надежду, призывая ее вернуться в эти края, чтобы успокоить израненные души в последний раз.
И всё обернётся к началу Но станет ещё прекрасней Сегодня не будет смерти, Больше не будет смерти.
Торувьель смотрела вперед, на черные врата, ведущие на не менее черные земли. Вдали сияло алое пламя Ока и черные башни подпирали небо, полыхающее алыми молниями. Ядовитый мрак царил на тех землях и будет царить еще много лет, не смотря ни на что. Он неряшливыми клочьями путался среди воинов, стелился в оврагах, словно отягощенное многодневными тучами небо не выдержало своего душного бремени и обронило наземь грязные комковатые вороха. Чтобы не думать о предстоящем, она сосредоточилась на волосах Леголаса, стоящего рядом, они казались мягкими и шелковистыми рядом с ее рыжеватой соломой. От могильного холодного ветра их волосы запутывались и сплетались в полете. Он обернулся к ней и хотел сказать что-то еще, но его перебил поднятый меч Исилдура и крик будущего короля Гондора.
Перед глазами тут же замелькали хаотично меняющиеся картинки: лица орков, стрелы, пронзающие небо, грива Ласлега в темной орочьей крови, блестящие копыта роханских коней, мерцающие красные молнии в отражениях на нагрудниках павших воинов и черных глазах орков…Все шло настолько быстро, что образы перед глаза, звуки вокруг и ощущения не складывались в общую картину, а шли по отдельности, а несовместимое часто сливалось в одно. Левое плечо пронзила боль – настолько сильная, что поводья выпали из руки. Орочья стрела. Буквально через секунду – еще одна стрела в груди, толчок ветра, уносящийся куда-то вперед … Слишком рано. Как жаль, что не через пару минут. И она вдохнула со счастьем свой, она наверняка знала, последний настоящий вдох. Тут же боль растеклась изнутри кипятком, прижигая все. Перед глазами Торувьель появилось темное небо, полное воронов, уже хохотавших и кашляющих своим карканьем, уже приготовившихся пожирать тела мертвых людей и орков. Появились алые молнии, окрашивающие черные облака в бордово-красный – цвет крови, которой истекали все. Был и ее любимый, бежавший в какой-то безумной попытке спасать ее. Было все – Только смерти - Смерти не было. Небо – небо такое же, как и было: темное, полыхающее, но отчего-то свободное. Вокруг было неожиданно тихо. Выжившие воины устало озирались, мертвые лежали, раскинув руки, пытаясь обнять небеса. Знакомое усталое ржание. Это ее конь - Ласлег, Торувьель знала точно. Он подошел к ней, наклонил голову совсем низко к лицу девушки. Горячее дыхание тут же ударило по коже, принося облегчение и последнюю горячую обжигающую звериную нежность. — Уходи с нашими, Ласлег, - прошептала коню она. Дышать становилось невозможно. — Уходи… Закрыть глаза, успокоиться и умереть… Тишина бурлила неясным рокотом, словно она лежала на дне реки, по которой шла флотилия судов. Боль связывающая, крутящая, такая невероятная, что уже совсем обыденная. Леголас шепчет. Он знает, что это не поможет, но трясется в попытках спасти. Она знает, что он сейчас в отчаянии и что винит себя и что может и правда – не ее это была битва, но еще будучи юной, юной как трава в лесу, она согласилась разделить с ним все отрады и все горе. У него лицо трескается, как маска, сплетение боли и ярости, его губы дрожат. Ей так хочется утешить его, но руки ее уже не слушаются. А слезы кончились. Торувьель глотает слова, напополам с кровью, текущей почему-то изо рта. — Отпусти, Лайквалассе… Как же еще он получит певчего дрозда, которого обещал ты поймать… У него твоя улыбка и волосы медовые… — И тут же спохватилась, агония видно отпустила ее и связанно она заговорила — Вздор я несу, ни к чему тебе это знать, ни к чему тебе потом испытать мое безумие. Все вздор! Ты лучше запомни, ты запомни меня счастливой: вздрагивающей в твоих руках, податливой или сопротивляющейся или пинающей тебя с беззвучным смехом еще в Мирквуде, запомни меня играющей на лютне у костра для тебя или даже той несмышленой эллет, решившейся спеть на твоем празднике. Запомни меня любой, но любимой.
Леголас смотрит, с ужасом смотрит на почти раздавленное тело. Немеет так быстро — и она онемела быстро, почти не почувствовала ничего. Болит, когда заживает. В ней заживать будет нечему. — Только обещай, что больше не будет больно. Наивно шепчет она, надеясь, что он догадается. Леголас склоняется к ней, сжимая землю рядом в иступлении, целуя и целуя и целуя. — Ты ничего не почувствуешь, — шепчет он. — Я обещаю. — Тогда прощай. Он мягко кивает, зажимает на мгновение переносицу. — А теперь посмотри мне в глаза, Синичка, — его улыбка грустная-грустная. — Смотри в глаза мне.