Иногда им разрешали остаться у нас ночевать. Если мы просили маму об этом, она, как правило, ничего не имела против и отправлялась на Вильдерсгаде, чтобы договориться с их матерью — у неё не было телефона.
Она была матерью-одиночкой, работала уборщицей по ночам, большую часть дня спала, а соседи по очереди присматривали за детьми.
Случалось, что маме не хотелось её будить, и она просто оставляла ей записку.
Мы с Симоном спали в моей кровати, Мария спала на матрасе на полу. Симон всегда заботливо укладывал её спать, хотя сам был ненамного старше. Мама говорила нам «спокойной ночи», гасила свет и закрывала дверь, и тогда он садился рядом с сестрой на матрас. У неё была тряпичная кукла, с которой она никогда не расставалась, он разговаривал с куклой, поправлял Марии одеяло и всегда под конец говорил: «Если что, я тут, рядом».
Потом он прижимался ко мне, и мы тихо разговаривали в темноте.
Постепенно его шёпот становился всё реже, и наступал момент, когда он — всегда на выдохе — погружался в сон.
А я лежал в темноте, думая о том, что должен о нём заботиться. Как о младшем брате.
Он заботился о Марии. Мария заботилась о своей кукле. Я пытался заботиться о нём. Мои отец и мать пытались заботиться обо мне. Мать Симона и Марии заботилась о них. И их соседи. Таков уж этот мир. В нём не только война, алчность и истребление видов. В нём есть ещё и множество людей, которые связаны один с другим и которые стараются заботиться друг о друге.
На следующий день я снова приехал к нему в больницу.
И тут стало ясно, что он уже начал понемногу замыкаться в себе.
— Вчера, — спросил я, — мне казалось, что мы вернулись в детство, в то время, когда всё начиналось, — у тебя не было такого чувства?
— Да, — ответил он. — Нет, может быть…
Вновь появилась вчерашняя медсестра — со словами, что время посещения закончилось. Мы вышли в коридор, она прикрыла дверь палаты, и мы на минуту остановились.
— Мы вместе росли, — сказал я, — а потом наши пути разошлись. Теперь мы снова встретились. Как бы я хотел оказаться внутри его головы, показать ему что-то очень важное и сказать: «Посмотри, вот этого тебе ни за что нельзя забывать».
— Мне однажды довелось столкнуться с чем-то подобным, — ответила она, — я видела, как человеку всё объясняют, изнутри. Я проходила практику, недолго, примерно неделю, официального названия учреждения уже не помню, но они называют себя «Клиника в конце пути». Это к югу от Орхуса, на самом берегу, одно из подразделений Университетской больницы. У меня где-то записан их телефон.
Какие-то неуловимые оттенки её интонации подсказали мне, что я столкнулся с фатальным стечением обстоятельств.
Она куда-то исчезла и вновь появилась — с номером телефона.
— Женщину, которая там всем руководит, зовут Лиза, — добавила она.
Я уже знал, что она назовёт именно это имя — ещё до того, как она его произнесла.
* * *
По номеру телефона я нашёл адрес клиники, оказалось, она находится чуть севернее музея Моэсгор, в одном здании с несколькими кафедрами медицинского факультета. Напротив номера было написано «Институт нейропсихологической визуализации».
Я набрал номер, трубку взяла какая-то молоденькая девушка.
— Мы не принимаем пациентов, обращающихся в частном порядке, — сказала она.
Я выжидающе молчал. Не сомневаясь, что судьба как-нибудь да поможет мне.
— Два раза в год у нас проводится день открытых дверей, — добавила она. — Следующий — в среду на будущей неделе.
После съезда с шоссе Орхус — Одден дорога несколько километров петляла между густо заросшими морёнными холмами. Внезапно впереди открылась широкая водная гладь. Огромное серое бетонное здание стояло на склоне, спускавшемся к самой воде.
Здание, похоже, проектировали без расчёта принимать посетителей, оно было замкнуто в самом себе, как и любое исследовательское учреждение.
У входа не было никаких табличек. В вестибюле за стойкой сидел охранник. За его спиной вдаль уходил коридор, по обе стороны которого виднелись открытые двери кабинетов и лабораторий. Я сказал, что мне нужно попасть в Отделение нейропсихологической визуализации. Он пристально и задумчиво посмотрел на меня.
— Тогда вам к этим милым девушкам в цокольном этаже, — ответил он.
Было что-то ускользающее в его интонации: какая-то смесь юмора, добродушия и настороженности.
Я обошёл здание. Оно вырастало из крутого склона, и чтобы с парковки попасть на уровень нижнего этажа, нужно было спуститься по лестнице. Как будто спускаешься в глубокий подвал. Но из-за местного рельефа выходящие на воду окна оказывались вровень с землёй.