* * *
Наш день в детском саду начинался в семь утра и заканчивался в пять часов вечера.
В середине дня нас кормили горячим обедом. В детском саду была своя экономка и свои поварихи, обычно нам давали тушёный фарш, или котлеты, или тушёное мясо с овощами, или жареную камбалу с соусом из петрушки, а во второй половине дня — бутерброды.
Всё было вкусным, и голодным никто не оставался. В комнатах поддерживалась идеальная чистота, наступала эпоха всеобщего благосостояния — самое её начало.
Перед едой мы обычно пели какую-нибудь короткую песенку — этакую светскую застольную молитву, а вечером — песенку, обращённую к копчёной колбасе, которая заканчивалась словами: «Как же нам она мила, пёстренькая колбаса».
На утро каждый ребёнок приносил с собой бутерброды, Симон и Мария тоже.
Пока их мама не заболела и не легла в больницу, а они на какое-то время не переехали к отцу. Когда он приводил их по утрам, у них обычно не было с собой никакой еды. Иногда он давал им корочку от свиного жаркого в бумажном пакетике. Однажды он положил им в карманы по красной сосиске, ни во что их не завернув.
Мы с Лизой делились своими завтраками с Симоном. Мария была в ясельной группе, ели они отдельно от нас, мы встречались только на площадке.
Мы всегда делились своими завтраками. Это началось сразу же после того, как мы познакомились. В тот день Лиза открыла коробочку со своим завтраком. Коробочка была алюминиевой, похожей на кюветы из нержавейки, в которых врачи стерилизуют инструменты, и в ней лежало несколько ломтиков разного хлеба и кусочки жареной курицы. И ещё там был зелёный сыр — не тот зелёный плавленый сыр с красителем, а сыр, который, как я понял позднее, был настоящим альпийским сыром со свежими травами, — маленький, твёрдый конус с сильным и необычным ароматом. И оливки.
Лиза спросила:
— Хотите попробовать?
С тех пор мы всегда садились рядом и вместе открывали наши завтраки.
Лиза пробовала и нашу еду. Хотя у нас обычно был печёночный паштет со свёклой, кусочек сыра на чёрном хлебе и рыбная котлетка, она всё равно это ела.
Однажды мы что-то про это сказали, точнее, Симон сказал:
— Твоя еда вкуснее, но ты всё равно делишься с нами.
Он не то чтобы благодарил её, он просто констатировал факт, демонстрируя искреннее удивление.
Лиза ответила:
— Всё кажется вкуснее, когда ты делишься с другими, попробуйте сами.
Мы стали всё пробовать. Мы с Симоном молча откусывали кусочки, прожёвывали и глотали. И правда. Было вкуснее, когда мы ели вместе.
Открытие это никогда не переставало меня удивлять. Не знаю, почему так получается. Может быть, есть этому физиологическое объяснение, возможно, секреция слюны и кровообращение в гортани усиливаются, когда вы находитесь рядом с другими людьми, возможно, эволюция запрограммировала нас на то, чтобы делиться. Но это очевидный факт. Если вы протягиваете свою еду другому человеку и тот её пробует, в ту же секунду у вас усиливается аппетит и радость от приёма пищи.
Но нам приходилось делать это с осторожностью. По правилам делиться едой было нельзя. Фрекен Кристиансен это не нравилось. Остальным воспитательницам тоже, так что мы садились вплотную друг к другу, спиной к тому столу, где сидела фрёкен Кристиансен, когда она дежурила во время нашего завтрака, и следили за её взглядом. Как только она отворачивалась, мы перекладывали друг другу кусочки еды.
Мы садились так, чтобы видеть джунгли.
Со стены на нас смотрела огромная картина Ханса Шерфига, на которой были изображены джунгли — размером как минимум три на шесть метров. На переднем плане разгуливали слоны и тапиры, позади них начинались и уходили вдаль джунгли.
То, что картину написал Шерфиг, нам тогда было неизвестно. Я узнал это лишь много лет спустя. Мы тогда даже и не думали о том, что перед нами картина. Для нас это были настоящие джунгли.
Первое время, довольно долго после того, как мы пошли в детский сад, мы с Лизой и Симоном не говорили о картине. Но всякий раз, когда мы ели, мы смотрели на неё и понимали, не обменявшись ни словом, что двое других тоже смотрят. И не только мы втроём.
Сначала мы разглядывали слонов и тапиров — больших зверей на переднем плане. Пережёвывая завтрак, мы изучали опушку леса.
Не знаю, сколько продолжалось это исследование, нам было шесть лет, у нас не было понимания времени в том смысле, в котором оно бывает у взрослых. Но приблизительно месяц или два мы жили на опушке.