— В горе обуви образовался небольшой просвет. Через него мне было видно мужчину. Он в серой форме. Это явно форма СС. Он делает два выстрела. И становится совсем тихо.
— С того дня, — говорит Лиза, — вы и узнаёте форму СС. И узнали, когда машина остановилась перед вашим домом на площади в Хеллерупе.
— Да, потому я её и узнаю.
— И что вы переживаете в эту минуту?
— Я чувствую, что все мы сейчас умрём.
Что-то происходило с моими глазами.
Сначала я решил, что Лиза нажала на кнопку и открыла стены и затемнение. Что свет, который я вижу, проникает извне.
Потом я понял, что это свет от голограммы. Моё зрение было так ослаблено или затуманено, что я оказался почти в полной тьме. Теперь всё восстановилось, и свет проектора снова стал виден.
— Я вижу, — сказала женщина. — Я вижу свет!
Первым моим чувством была страшная боль за неё. Ведь это галлюцинация: роговица глаз разорвана, она слепа почти всю свою жизнь.
— Мы с Питером выходим из голограммы, — сказала Лиза. — Вы почувствуете, что наш контакт разорвётся. Тот свет, который вы сейчас видите, скорее всего, исчезнет.
Мы сделали шаг назад и вышли из голубой фигуры. Я снова оказался в голограмме собаки. На какую-то долю секунды вновь возникло сверхчувствительное восприятие мира. Я сделал ещё один шаг назад, и оно пропало.
— Свет исчез, — сказала женщина.
Казалось, что она говорит каким-то не своим голосом. Случившееся что-то изменило в ней или изменило её полностью.
— Наверное, я видела вашими глазами, — продолжала она. — Теперь, когда вас нет, я снова слепа.
— Нет, — сказала Лиза. — Вы видели собственными глазами.
— Я снова смогу видеть?
— Сможете ли вы видеть контуры, я не знаю. Но свет вернётся. Вероятно, в виде долгого, бледного восхода солнца.
Глаза женщины были широко открыты.
— Долгого, бледного восхода солнца…
Она медленно повторила эти слова.
Мы с Лизой вернулись на свои места.
В глазах ощущалось непривычное жжение, как будто в них попал мелкий песок. Что-то похожее было однажды в детстве, когда я остановился перед траншеей, на дне которой укладывали трубы. Я замер на месте, уставившись на электросварку, пока сварщик не заметил меня и не отогнал.
Тогда мне показалось, что посреди бело-фиолетовых вспышек вдруг проступила дверь, ведущая в другой мир.
Ночью я проснулся с ощущением, что глаза полны песка. В травматологическом пункте мне дали обезболивающее и сказали, что у меня ожог от сварки.
То же самое я чувствовал сейчас.
Женщина снова заговорила.
— Машина с теми людьми заводится. Тарахтит мотор. Они уезжают. В дом они так и не зашли. Я вижу, как они уезжают.
Наверное, Лиза остановила сканирование. Кто-то позвал водителя женщины, он помог ей встать, собака поднялась и пошла следом — стройная и подтянутая, словно это и не собака, а ещё один сопровождающий. Лиза о чём-то говорила с ними, но я не слышал, о чём.
Вернувшись, Лиза села напротив меня.
— Как ты можешь обещать ей свет, — спросил я, — откуда ты можешь знать, что он вернётся, у неё же есть диагноз, разрыв роговицы, она всю жизнь слепа?
— Каждый диагноз — это повествование, история. Всегда фрагментарная и ни в коем случае не законченная.
Я не понимал, о чём она говорит.
Она встала и подошла ко мне сзади. Положила мне руки на плечи, в её прикосновении не чувствовалось никакого намёка на возможную близость.
Пальцы её работали с моими мышцами, я вдруг понял, что уже некоторое время назад потерял связь с собственным телом.
— Не существует такого явления — разрыв роговицы. Я отметила это сразу, когда она впервые об этом заговорила. Это история, на которой она упорно настаивает.
— А как же её слепота?
— Она возникла, чтобы вытеснить случившееся. Убийство отца и матери. Убийство ребёнка. Это психологическая слепота. Я сталкивалась с таким и прежде. У женщин, которые поверглись групповому изнасилованию. Или стали свидетелями массовых убийств. Эти события сделали их слепыми. Их система выбрала слепоту.
Она убрала руки с моих плеч, но по-прежнему стояла у меня за спиной.
— Она родилась в Биркерёде, — сказала Лиза. — Я видела её свидетельство о рождении. Очень сомневаюсь, что она когда-нибудь бывала в Литве.
Комната у меня перед глазами медленно закружилась.
— То есть всё это ложь?
— Она рассказала правду. Так она её видит. Такой она представляется ей сегодня.
Я не знал, что сказать.
— Я подобно обследовала тысячу шестьсот человек. Этими вот приборами. Когда ты углубляешься в человеческую жизнь по биографическим следам, истории начинают расплываться. Чем дальше мы уходим в прошлое, тем труднее их проследить. Может быть, она и была в Литве. Возможно, семья туда эмигрировала, может быть, её родители были убиты, а её удочерили датчане. Может быть, она слышала этот рассказ от другого ребёнка. Это не имеет значения.