Она покачала головой.
— У нас очередь на несколько лет вперёд. Нужно, чтобы лечащий врач направил к психиатрам или в Центр функциональных расстройств, а потом направляют к нам. И даже когда доходит до дела, лишь единицы отваживаются на это.
— Я боюсь, что он погибнет.
Она открыла мне дверь.
— Наши возможности ограничены. Спасибо за визит.
В ту ночь я не мог заснуть. Часа в четыре утра поднялся и сел за руль. На дорогах в такую рань было совсем пусто. До института я добрался к пяти часам. Когда я свернул с шоссе, по пути к зданию я заметил чёрный фургон, стоявший на обочине с выключенными фарами.
Я достал из машины плед, уселся, прислонившись к большому окну, и стал наблюдать, как над заливом поднимается солнце.
Охранник, которого я накануне видел у стойки, спустился ко мне вдоль стены здания, я объяснил ему, зачем я здесь, он попросил у меня удостоверение личности, я показал права, и он ушёл.
Вскоре подошли двое полицейских, им я тоже показал права, они тоже оставили меня в покое.
Лиза появилась через час. Она немного постояла, разглядывая меня, а потом села рядом.
Мы сидели так минут пять, посторонние люди не могут так долго молчать друг с другом.
Для неё я был посторонним.
— Дело ведь не только в вашем брате, — сказала она. — Разве не так?
Это не прозвучало как упрёк. Она просто констатировала очевидный факт. Словно видела меня насквозь, как светящуюся фигуру.
Даже не знаю, каким образом, но я понял, что, если сейчас не дам правильного ответа, и она, и этот институт будут для меня потеряны.
— Я всегда что-то искал, — сказал я, — я искал настоящие встречи. Между людьми. Они случаются очень редко. И длятся совсем недолго, иногда мы даже не успеваем их заметить. Мы не знаем, что нужно сделать, чтобы они повторились снова. Впервые я столкнулся с этим в детстве. Сначала я встретил Симона, моего названого брата. А потом была другая встреча, с девочкой в детском саду.
Она медленно поднялась на ноги.
— Я работала со многими специалистами, — сказала она. — Пока училась. Психиатрами и терапевтами. И в Дании, и за границей. С людьми, у которых в терапии побывало в общей сложности до пятидесяти тысяч пациентов. Я задавала им один и тот же вопрос. Почему к вам приходят люди? В чём причина страданий людей? Они говорили, что пациенты повторяют одно и то же. Они не чувствуют настоящего контакта. Я создала эту клинику, чтобы понять, что стоит между людьми. Что препятствует встрече. Что нужно сделать, чтобы люди увидели друг друга.
Она отперла дверь.
— У нас сеанс терапии через неделю. Сможете приехать?
Вопрос прозвучал как бы между прочим. Ещё одна проверка. Если я ошибусь, я её больше никогда не увижу.
Я кивнул.
Когда я выезжал с парковки, то снова увидел полицейских.
* * *
Я живу поблизости от матери моих детей.
В тот вечер, когда я постучал к ней в дверь, уже смеркалось.
Она взглянула на меня и отступила в сторону, пропуская в прихожую. На моём лице она прочитала невысказанный вопрос, нельзя ли на минутку увидеть девочек.
— Они уже спят, — сказала она.
Я зашёл в спальню и опустился на стул возле кровати. Прислушался к их дыханию.
Мы кричим и вдыхаем воздух, когда рождаемся, и умираем на выдохе. Дыхание — это тонкая ниточка, которая связывает все события жизни.
Младшая, появившись на свет, не кричала, роды прошли так тихо, так спокойно, она как будто выскользнула наружу, акушерка уложила её на тёплое полотенце, и она заснула. И никакого положенного при этом крика.
Мать девочек села рядом со мной. Так мы и сидели, в полном молчании.
Младшая засмеялась во сне. Лёгким, серебристым смехом. Словно пузырьки в шипучем вине дружно поднялись на поверхность.
Такое бывает с ней часто, наверное каждую неделю.
Ей пять лет, она смеялась во сне всю свою жизнь.
За исключением того времени, когда мы разводились. Целый год мы не слышали её ночного смеха.
А потом она снова стала смеяться по ночам.
Я всегда считал, что в глубине её души живёт радость. Внутри неё, несмотря на все переживания, таится искренняя радость — раз она так регулярно прорывается наружу во сне.
Мы поднялись и перешли в гостиную. Мама девочек — юрист, она работает в полиции, где занимается военными преступлениями. У неё строжайшая подписка о неразглашении, и я очень редко спрашиваю её о чём-то, имеющем отношение к её работе.
— Я пытаюсь устроить Симона на лечение, это что-то вроде психотерапии, — сказал я. — В клинику, которая как-то связана с университетом. Она находится к северу от Моэсгора, у самого залива. Её охраняет полиция. Это что, обычная практика для университетских клиник?