Время, когда мы три дня назад, в комнате Лизы, прошли сквозь глаза ящерицы.
Сон, в котором мы оказались на площади Кристиансхаун, куда попали через тоннель в глазах ящерицы.
Вчерашний день, когда мы с Симоном на площади Кристиансхаун стали свидетелями того, как сон превратился в реальность.
И настоящий момент в бочке.
Я вовсе не хочу сказать, что семилетние дети не понимают разницы между «вчера» и «завтра». Они знают её, и мы знали.
Но для детей из этого ничего не следует. До этого момента для нас ничего из этого не следовало.
Время — это инструмент власти. А у детей нет и не было никакой власти. Дети не имеют влияния на действительность, в которой живут, и поэтому никак не могут повлиять на то, чем наполнено их время.
Вот это и изменилось для нас в тот дождливый день, пока мы сидели в бочке.
Мы поняли, что увидели событие до того, как оно произошло. Что мы переместились во времени так, как не дано взрослым. И увидели то, что им не дано было видеть.
На протяжении какого-то времени мы знали то, чего взрослые не знали. Потому что в их действительности это событие ещё не настало.
Мы их превзошли.
Последнее утверждение тогда в бочке не прозвучало. Никто так не говорил и не чувствовал. Сформулировано это было уже потом, много лет спустя.
А тогда важным оказалось совсем другое.
И пришли мы к этому постепенно.
Сначала Лиза сказала:
— А что если мы навестим Клауса до болезни и скажем ему, что не надо купаться в сточных водах…
Это был первый шаг.
Помню, что когда она это сказала, у всех нас закружилась голова. Детям трудно воспринимать предположения, не связанные с реальностью.
Но к нам это не имело никакого отношения. Ведь в этом-то и была суть нашего открытия. Воображаемое становилось реальностью.
— Давайте так и сделаем, — сказал Симон. — Навестим его до того, как он пойдёт купаться в сточных водах и заболеет.
Это был второй шаг.
На этом месте Лиза остановила меня. Не та Лиза, в детском саду, в прошлом, а Лиза, которая сидела передо мной, в настоящем.
Я замолчал.
Она подняла руки. Это означало, что мы на сегодня закончили.
— Можем включить сканеры?
Хотя это и было сформулировано как вопрос, вопросом это не было.
Мы надели тонкие белые шлемы. Занавески и стены закрылись. Сканеры заработали.
Я понимал, зачем ей это потребовалось. Она уже почти начала вспоминать.
* * *
В ушах появилась лёгкая боль, как бывает, когда возникает магнитное поле — от MPT-сканера и краниомагнитного стимулятора. Я чувствовал также электроэнцефалограф. Хотя мне и говорили, что это невозможно.
Что-то чужое извне давило на мою нервную систему.
Это началось движение навстречу друг другу, уже знакомое мне. За которым неизбежно последует остановка. Перед самой встречей.
— Расскажи, — попросила она. — Мы сидим в бочке. Расскажи подробности. Мелочи.
Я знал, что ещё чуть-чуть — и она всё увидит. Я чувствовал это.
— Идёт дождь. Крупными каплями. В дверном проёме мы видим, как они разбиваются о плитки дорожки перед бочкой.
Она задержала дыхание.
Я встал, взял свой стул и передвинул его так, чтобы он стоял вплотную к ней.
Стул был очень тяжёлый — за ним тянулись провода.
Я сел.
— Мы сидим в бочке вплотную друг к другу. Как сейчас.
Я наклонился к ней.
— На столике перед нами — тонкий слой песка. Стены вогнутые. Как будто мы находимся внутри корпуса судна. Или резонатора огромной лютни. И все мы втроём думаем о Клаусе. О том, что он болен. И вспоминаем площадь Кристиансхаун. Листовки. Разные миры. Четыре пласта времени.
— Мне страшно, — сказала она. — Я чего-то боюсь.
Я ощутил её страх как свой собственный.
Удивительно, насколько эта близость сознаний была похожа на физическое касание. Близость тел. Имеющую продолжение в пространстве чувств и сознания. Я вспомнил светлый пушок у неё на спине, когда она стояла перед нами с Симоном.
Я прислонился плечом к её плечу.
— Вот так мы и сидим в бочке, — продолжал я. — Ты сидишь между Симоном и мной.
Она успокоилась. Что-то в ней чуть-чуть приоткрылось.
— Я вижу, — сказала она. — Я вижу дверной проём. Капли дождя. Дождь такой сильный, что, ударяясь о плитки, капли превращаются в фонтанчики.
Она говорила, словно в трансе.
— Я чувствую тебя, — сказала она. — На тебе клетчатая рубашка. Короткие штаны. Я чувствую твой запах.
Она повернулась ко мне. Она видела меня и — одновременно — действительность, которая была удалена от нас на тридцать лет.