Объяснить всё это довольно трудно. Боюсь, что если вы такое не пережили, то не сможете этого понять. А если и пережили, этого всё равно будет недостаточно.
Рядом с тем сном, где Клаус был болен, и тем сном, где он был здоров, теснилось множество других снов.
Когда я говорю «рядом», это не совсем правильно. Они не просто находились рядом. Они были сверху и снизу и друг в друге. Казалось, они то сливались, то разъединялись.
Они не следовали в хронологическом порядке. Слова «хронологический» мы тогда не знали, но они точно не были упорядочены во времени.
Лучше всего это можно описать, если сказать, что все они громоздились на какой-то равнине.
Равнина эта не была какой-то неподвижной поверхностью, она пульсировала, и из каждого находящегося на ней сна можно было попасть в любой другой сон.
Нам стало страшно. Оказавшись перед этим бесконечным пространством, все мы чувствовали страх, который я испытал за секунду до этого, — страх заблудиться в сознании и не вернуться назад.
Мы взялись за руки.
И вошли в сон.
Казалось, что мы идём через футбольное поле, игроки были цветными тенями, они проносились мимо нас и сквозь нас, и тут Симон засмеялся. Мы поняли, что означает этот его смех, — Клаусу снилось, что он играет в футбол.
Тени футболистов оказались тонкой пеленой, и вот мы уже стоим у его постели. В комнате, где он спит вместе с братом, у себя дома. Где он цел и невредим.
Он открыл глаза и посмотрел на нас.
Лиза положила руку ему на плечо.
— Ты спишь, — сказала она, — мы в твоём сне.
Я не понимал, она говорит или как-то иначе передаёт своё сообщение.
— Мы пришли, чтобы сказать тебе, что нельзя купаться в сточных водах. Можно заразиться очень опасной болезнью.
Он снова закрыл глаза. Но он нас услышал.
Он засмеялся, покачал головой, и мы знали, что именно он сказал, хотя он, возможно, ничего и не произнёс. Ведь это был сон, но мы знали, что он сказал: «Да ладно, ничего со мной не случится, не беспокойтесь».
Лиза села на край кровати.
Взяла его руку в свою.
— Пожалуйста, ради меня, — попросила она. — Пообещай, что не будешь больше купаться в сточной воде.
Когда она это сказала, сон как-то изменился.
Клаус открыл глаза, посмотрел на неё, улыбнулся и кивнул.
Тут я увидел самого себя. Впервые в жизни я увидел самого себя.
Конечно же, мне много раз случалось заглядывать в зеркало. Я ощущал своё тело. Я знал своё имя.
Но никогда прежде я не смотрел на себя со стороны.
А теперь посмотрел.
И всё из-за той интонации, с которой Лиза сказала «ради меня».
Я осознал, какой я маленький. Маленький и ничтожный. А в постели лежал веснушчатый десятилетний бог.
Лиза своей волей изменила сон и заставила меня взглянуть на себя со стороны.
Она приоткрыла нечто, что прежде было скрыто. Она приоткрыла в себе женщину.
Можно сомневаться, что такое возможно. Ей было всего семь лет.
Но тем не менее это так. Я в этом совершенно уверен, я отчётливо помню, как чувствуешь себя в детстве. А помню я это, возможно, лишь потому, что мне повезло встретиться с Лизой и Симоном.
Лизе было семь лет. Но когда она положила руку на плечо Клаусу и сказала «ради меня», она говорила как женщина.
В эту минуту я впервые узнал, что такое ревность. Безграничное чувство бессилия и собственного ничтожества, которое овладевает гобой, когда тот, кого ты любишь, любит другого.
Одновременно с ревностью я осознал любовь. И понял, что люблю Лизу.
Мы считаем, что дети не могут любить. Мы думаем, что их чувства переменчивы, они слабее и не связаны с физической стороной любви.
Это не так. Дети могут любить с исключительным, всепоглощающим неистовством.
Это я понял, оказавшись во сне Клауса.
Он кивнул. С величайшей серьёзностью. Конечно же, он кивнул. Иначе и быть не могло.
Мы встали.
Через мгновение мы будем разлучены, вернёмся в свои комнаты, каждый в свой сон или в сон без сна.
И тут я что-то заметил.
Заметил, потому что повернулся и огляделся.
Я увидел, что сон, в котором Клаус лежит в больнице с двумя трубками, больничный сон, никуда не делся.
И мне стало ясно почему. Так бывает на этой равнине снов — когда мгновенно возникает уверенность.
Я понял, что он всё равно пойдёт туда купаться.
Что он отгонит от себя воспоминание о нашем приходе, ведь это всего лишь сон, да и вообще ему ничего не страшно.