— Кем назначенного?
— Теми, кто стоит над народами и царствами, чтобы вырывать, разрушать и насаждать!
— То слова папы Григория, да он давно умер.
— Дело его не умерло, и оно вечно. А потому, как ты вне себе и мыслишь чудно, мои люди будут тебя сторожить и днем и ночью. Отдай свои пистолеты и всякое иное оружие!
Богданка впал в ересь. Отверг он Бога христианского, не хотел верить и в Бога иудейского.
— Боже! — молился он. — Кто бы ты ни был, Вседержитель или Иегова, помилуй! За что Ты искушаешь меня унижением? Зачем ты хранишь мне жизнь, которая мне не нужна?
Решил Богданка, что Бог ему не в помошь, осталось самому уйти из невыносимой унижениями жизни. Даже ножа не оставили, чтобы отрезать кусок хлеба. А вот горилкой снабдили в изобилии. Богданка поставил перед собой четвертную бутыль, затребовал соленых огурцов, дабы легче пилось. Слыхивал он, что если горилки выпить сверх меры, то можно сгореть изнутри. С непривычки к горилки охмелел слишком рано, до отравления не добрал, а свалился в глубоком сне. Утром стража обнаружила его под столом.
Были вызваны придворные чины: канцлер Валавский, конюший боярин князь Адам Вишневецкий, окольничий — пан Хруслинский. Послали за Рожинским.
— Неужто умер? — выговорил Адам Вишневецкий.
Пан Валавский наклонился над Богданкой, повел носом и отпрянул.
— Пьян он, а совсем не мертвый. Полбутыли вылакал. Такого с ним не бывало. С горя, должно быть, что наши его не изрубили.
Прискакал Рожинский. В сборе все вельможи царского двора. Посмеивались: то ли себя сенатом назвать, то ли царской Думой?
Рожинский предложил:
— Мой совет, соблюдать с ним царский обиход и не насмешничать. Войдет во вкус, понравится зваться царем. А вот воли ему ни в чем не давать!
— Ставить ли его в Москве царем? — усомнился Адам Вишневецкий.
Рожинский махнул рукой и заключил:
— Мы еще не дошли до Москвы, медведь в берлоге, не содрали мы с него шкуру, чтобы делить. Мне надобно идти в Кромы и вести своих сюда. При нем я оставляю своего жидовина. Упаси Бог его обидеть, не видать вам тогда жалования и нечем будет продовольствоваться.
Богданка не умер, но отравился изрядно. Отпоили огуречным рассолом и кислым молоком. Пришел в себя ночью. На столе в поставце мерцал огонек свечи. С тихим потрескиванием горел фитилек ломпады у икон в углу. Под полом точили мыши. Все привычно. Все по земному. Стало быть, жив, не отмучился. Не угоден Богу его отход от жизни. Какому Богу? Приподнялся. Спустил с полатей ноги, собираясь встать. Из темного угла раздался голос.
— Ожил, государь?
Голос незнакомый, выговор еврейский.
— Выйди на свет! — потребовал Богданка.
Свеча догорала. Не разберешься, кто перед ним. Сам назвался:
— Зовут меня Моше. Далеко ты зашел. Раввин, который к тебе приходил в Пропойске не пошел. Дальняя для него дорога. Прислал меня. Я от него, а потому знаю, что он тебе говорил в Пропойске.
— Знаешь? — вскинулся Богданка. — Что он говорил? Я начну, а ты продолжи. Он говорил: «... и сказал Господь, с сего днея Я начну...» Продолжай!
Моше продолжил:
— И с сего дня «...Я начну распространять страх и ужас перед тобой на народы под всем небом; те, которые услышат о тебе, вострепещут и ужанутся тебя!»
— Говоришь верно! Только никто передо мной не трепещет, все унижают. Хожу я под смертью, и никакой я не царь.
— Избрало тебя, могилевский сирота, Провидение. Подумай сам, кто возвысил тебя, у кого есть на это сила и власть? Быть бы тебе прислужником в корчме. И то — хорошо бы! Еще того хуже — быть бы тебе холопом разорившегося пана. Кто навел на тебя, сироту, бернардинцев? Они приобщили тебя к грамоте, коей редко кто из иудеев обладает. Быть бы тебе толмачем и рыться в древних книгах. Но тебе предназначалось иное. Не чудо ли, что тебя берет толмачом к себе московский царь и приближает без меры? Это ли не перст указующий на необыкновенную твою судьбу? Принять бы и тебе смерть, когда убивали царя Дмитрия, так кто же, как не Господь, Бог твой, надоумил тебя бежать?
— Всех чудес совершенных надо мной не перечтешь! Не выводи меня в цари. Царь здесь князь Рожинский, а я им нужен до поры.
— Дивлюсь я на тебя! И на латыни, и на древнем греческом книги читал, да не вычитал, что цари пребывают на троне не по своей воле, а по воле тех, у кого сила. Равно для тебя безразличны все паны, что хороводятся возле тебя. Не ты их орудие, а они твое стадо в свершении Господних предначертаний. Ты идешь добывать свою исконную землю руками глупых гоев.
— Моя исконная земля? О чем ты говоришь?
— Исконная земля иудея не там, где он родился и не там, где он по нужде пребывает, а там, где царствовали его предки.
— Иерусалим?
— Твои и мои предки владели не Иерусалимом, а землей, что ныне зовется Московией, а еще и Русью. Сие хранит память посвященных, а ты ныне посвященный и тебе надлежит это знать. То великое царство распространилось по великой реке Итиль, которое ныне зовется Волгой. Там, где эта река втекает в Хвалынское море, ныне — Астраханское ханство. Этой землей владели воинственные племена — хозары. Они умели воевать, но Бога не знали. Мы принесли им веру в нашего Господа Бога. Они приняли нашу веру и возвысили свое царство превыше всех иных. Их город Итиль стал очагом всего иудейского народа рассеянного по разным землям. Их воевода Пейсах, дабы охранить и возвеличить наше царство, покорил русов и заставил их, как своих рабов, платить дань. Наше царство процветало над всеми иными царствами. В Итиль стекались товары со всех земель, со всех царств, даже и из Поднебесной империи, что отстояла на много дней пути на верблюдах. В удаче смертные забывают о Боге, а Бог ревнив. Он допустил в Итиль русского князя, прозванного барсом за свое умение подкрадываться к жертве. Он разрушил наш город, и наши люди вновь рассеялись по чужим землям, чтобы в бедах и страданиях их души вновь обратились к Богу. Мы долго ждали, мы терпеливо ждали у врат нашей давней земли и молились, чтобы Господь Бог вернул нам нашу землю. Ныне сошлось. Замутилась русская земля, замутилось московское царство в ожидании царя, коего поставить волен только Бог своей властью, а не людским хотением. Иди и исполни, не навлекая на нас Господний гнев. Тебе даны все знаки избранника судьбы и Бога. Не гневи Господа, Бога твоего, когда он указует тебе путь, ибо гнев его будет ужасен для тебя.
— Твои слова, это всего лишь слова человека. Ты не Иегова и не Моисей, с которым говорил из огненной кущи Бог Израиля. Я ничем не могу объяснить чуда свершенного надо мной и не умею истолковать, почему я еще жив, а не изрублен польскими саблями, но одно скажу: я вижу, я знаю, что никогда мне не покорятся земные владыки, хотя они всего лишь бессмысленное стадо. Ранее я смотрел на них, зажмурившись, как смотрят на солнце, ныне для меня погас их блеск, глядеть на них мерзостно. Но и они глядят на меня с омерзением. Разве они смирятся передо мной и поставят меня царем?
— Не опережай, смертный, сроки установленные Господом, Богом нашим! Смири свои сомнения, и Господь поведет тебя по своей воле!
Москва отпраздновала победу над Иваном Болотниковым. Царь Василий Шуйский женился на юной боярыне Буйносовой-Ростовской. Медовый месяц растянулся на всю зиму. У московских людей голодная зима, и плач о погибших под Тулой. И по тем, кто погиб в рядах победителей и по побежденным, что были потоплены за свои вины.
Василий Шуйский считал, что тень Дмитрия растаяла под Тулой. Когда ему доводили о том, что тот, кто возвел на себя имя Дмитрия пребывает в Орле, он досадливо отмахивался.
— То происки короля Сигизмунда. Хочет получить мир и заложников. Пока не даст мира, заложников не получит.
Летописец записал: «И виде Диавол, яко не переможе одолети Христианству, раже Царя похотью на блуд. Он же, оставя все воинство свое, и иде в царство своя и пояти жену, и начат оттоле ясти и пити и веселитися, о брани небреже. Виде себе воинство от царя оставлены и небрегомы, и Воеводы и начальников не восхоте слушати, и разыдошась отъидоша к ложному царю, желающе чести временныя».