— Браво, государь! — воскликнула Констанция. — Наш гость должен согласиться со столь неопровержимыми аргументами.
Симонетте ответил королеве:
— Ваше высочество может не сомневаться, что я подробнейше извещу Рим о нашей беседе.
Король вернулся к столу и уже более спокойно сказал:
— Не забудьте о шведах. Союз шведов и Шуйского прямая угроза Речи Посполитой. Нужно ли Риму усиление протестантов?
Прощаясь с королем, Симонете, завершая беседу, сказал:
— Итак, я не ошибусь, если извещу Рим, что ваше высочество, готовит поход на Москву?
— И ждет благословения папы!
Карательный поход Лисовского озарил пожарами замосковные города. Лисовский обставил дороги виселицами. Горели села. Жители убегали в леса. Запустели города. Не было тех жестокостей, которые не были бы употреблены поляками, литовцами и русскими гультящими для подавления восстания. Но едва лишь отряды Лисовского и других польских карателей, осыпаемые проклятиями, уходили в другой город, оживали пепелища, и всяк, кто способен был держать в руках какое-либо оружие, хотя бы цеп для молотьбы, сбивались в отряды и привечали на дорогах «лисовиков». Русские люди поднимались с колен. Ярость зажгла сердца людей по натуре излишне спокойных и терпеливых. Но ни Лисовский, ни Ян Сапега, ни Рожинский не хотели этого видеть, упоенные надеждой, что вот-вот падет Москва. Перелеты и изменники укрепляли в них эту надежду.
Богданка не был столь беспечен, как польские воеводы. После долгих сомнений и колебаний, поверив, что Господь избрал его для свершения великих дел, решил, что настало время действовать. Казнь Наливайки была всего лишь испытанием сопротивляемости польских панов. Взвились в обиде, гневались и отступились. Все польские вожди были теми же «наливайками», каждый в свою меру. Тех русских людей, коих притягивало к Тушину имя царя Дмитрия, польские воеводы, не думая о последствиях, отталкивали. Начиная свой поход из Пропойска и Стародуба, Богданка был далек от понимания ратных дел, хотя и был начитан о военных походах древних греков и римлян, куда больше, чем любой польский воевода. Как урядить полки, как их расставить в битве и до се не знал, но уловил во время стояния в Тушино нечто более важное, чем расстановка полков. Догадлив был от природы, потому понял, что настрой войска более важен, чем то, как уряжено оно в полки.
В Тушинском лагере чуть не ежедневно происходили стычки русских и поляков. Но то еще полбеды. Беда пришла, когда начали откладываться от тушинцев города, что по собственной воле целовали крест, а ныне готовы терпеть Шуйского. На лесных дорогах избивали поляков те люди, которые еще вчера были готовы идти против Шуйского. И уже доходили из Новгорода известия, что собирается оттуда гроза. К молодому воеводе Скопину стекались со всех городов люди. Что-то надо было предпринять решительное, а польские военачальники все еще надеялись на свои силы, собирались взять Москву осадой. Зимние дороги перехватить способнее, чем летние. Рожинский перехватил подвоз к Москве из Рязанской земли, Сапега под Троицей отрезал Москву от Суздальской земли. В Москве наступила дороговизна.
А тут вдруг незваным явился в Тушино ведун Михайло Молчанов. Богданка допустил его к себе.
— Жив ведун? Ко времени пришел. Имею известие, что из дальних краев везут ко мне всему делу заводчика князя Григория Шаховского. Зло вы тогда надо мной подшутили, назвав меня царем вдове в Серпухове. До горькой беды довела меня ваша шутка — до царя без царства, без верных подданных и под чужим именем. Дьявол меня к вам натолкнул, когда вы с князем Шаховским выводили коней из конюшни, да князь попугал вдову в Коломне, указав на меня, как на царя. Видит Господь, что я о таком исходе и помыслить не мог. Как во сне живу и конца сна не вижу. Погадал бы,ведун, чем сей сон закончится?
Молчанов взглянул раздумчиво на Богданку.
— Ведовство мое может быть всяким. Могу на горящих углях узреть предстоящее. По звездам раскрываются судьбы. В воде под мельничьим колесом могу увидеть, что ожидать впереди. Только зело опасно в свое будущее заглядывать, иной взглянув тут же и концы отдаст. Знать бы тебе, как царь Борис Годунов сам себя погубил.
— Сказывали мне, будто его невестка отравила.
— Скажут всякое... Когда наш Дмитрий объявился и на Москву шел, Годунов спросил ведунью Алену, что ему ожидать. Духовидица она. Она ему приказала похоронить полено, тем и предсказала скорую смерть. У него от страха перед Дмитрием ум отнялся.
— От сильной отравы не только ум и жизнь отнимется. Я не хочу, Михайло, чтоб у меня ум отнялся. Уповаю, Михайло, на Бога, да еще на тебя и на князя Шаховского. Вы придумали, вы запутали, вам и распутывать. Все мы в Господней воле, и смертным не дано ее предугадать. Ведовство твое от сатаны.
— Нет, Богдан, не от сатаны. Я в Бога верую, Христу поклоняюсь.
— Не с тобой, сатанистом, говорить о вере. А все же спрошу! Един ли Господь на небесах?
— Бог один и другого быть не может.
— Тогда тебе первый спрос. Бог один, почему же тогда русские люди ненавидят польских людей, хотя и те другие веруют в Христа, поляков нехристями считают?
— Повидал я этих нехристей в Самборе. У них вера другая, а я истинной православной веры.
— А еще спрошу тебя, един ли Бог или множество разных Богов?
— Веруют татары в Аллаха. Разве он Бог? Не Бог, а всего лишь выдумка...
Богданка раздумчиво произнес:
— Твоя правда! Бог один и других нет. Христос проповедывал о едином Боге — отце. Разве до Христа не было единого Бога? Единого Бога познал еще Моисей. Так, что мы все одной веры, а все остальное от лукавого. От сатаны, что искушает людей, дабы овладеть их душами. Сатана расколол веру в Единого, ибо сказано: «разделяй и властвуй». Потому не желаю я от тебя сатанинского ведовства. Послужил бы мне без сатанизма.
— Гляди сам. Не мне же тебе указывать. То ваша затея с князем Шаховским...
Богданка все еще пребывал в размышлении о том, как бы сдвинуть дело загрязшее в Тушино. Он ждал Шаховского, надеясь, что князь что-то измыслит. Дождался. Ночью побудил его Михайло Молчанов, поставленный им наибольшим над своей стражей. Молчанов объявил:
— Князь Шаховской с Кубенского озера прибыл. Стража держит его у ворот.
— Пусть у ворот подержат, а ты приготовь чем встретить дорогого гостя.
Богданка приоделся. Молчанов, между тем, накрыл на стол, что нашлось в поздний час под рукой. На столе поставли заженные свечи. Шаховского ввели из темноты. Облеплен с ног до головы снегом. Раздался знакомый для него голос.
— Здравствуй, князь! Привел Господь свидеться!
Шаховской узнал голос царева толмача Богданки Откуда бы ему взяться? Скрылся тогда под Путивлем бесследно. Шаховской скинул рукавицы, чтобы протереть глаза , заслежившиеся с перехода из мороза в тепло. Молчанов подошел к князю, снял с него шапку, принялся распоясывать тулуп.
— Михайла? — удивленно прохрипел остуженным голосом Шаховской. — Это каким же случаем ты здесь?
— Тем же случаем, что и ты, князь! Государь наш ждал тебя, вот он перед тобой!
Богданка вышел на свет. Шаховской приложил ладонь ко лбу, вглядваясь в Богданку из-под ладони.
— Князь Григорий, не бойся перед тобой не призрак! Не ты ли мне накликал?
Молчанов пояснил:
— Перед тобой, князь, царь всея Руси, а по нашему обиходу, давний наш приятель Богданка.
— Промерз я! Не ко времени насмешки надо мной строить.
— Насмешку ты придумал, князь! В Коломне вдову до немоты удивил, а перевозчик до сего дня ждет царя Дмитрия. Садись, князь, к столу. С мороза впору согреться.
— Я сяду, коли приглашают, что бы там не было. В лесу от мороза сосны лопаются. И чару налью.
— И мы чары нальем! — поддержал Молчанов, а Богданка добавил:
— Все, что мое, то и твое, князь! Гляди какую судьбу мне предрек.
— Не в посмех, так не в посмех. Я не из легковерных.. В пути думал, кто же осмелился всклепать на себя царское имя, но тебя.... царем? Как это ты на такую подставу осмелился?