Перспектива вероятного своего будущего, неожиданно возникшая в голове, напугала Воронцова до крайности. Подбиравшийся было сон слетел, как и не было.
«Спокойно, Серега!», — сказал он сам себе: «Предположим теперь другой вариант! Я соглашаюсь. Оклад, премии, зависть коллег и знакомых — это все само собой. Но самое главное не это! Появляется перспектива! Квалифицированный телохранитель цениться сегодня гораздо выше, чем квалифицированный физик-ядерщик, финансист или там журналист! В конце концов, не понравиться, уйти всегда успею!»
«А если не успеешь?!», — вдруг прозвучал в голове «внутренний голос». У Воронцова аж дыхание перехватило — его «второе я» обычно «включалось» лишь в самые ответственные моменты жизни.
«Перенервничал!», — подумал Воронцов: «Все, хватит думать! Завтра же позвоню шефу, скажу что согласен, и точка!».
От ощущения победы над нерешительностью Воронцову вдруг стало весело и радостно. Он даже прищелкнул пальцами под одеялом, на что Катя, читавшая взахлеб какую-то книгу, немедленно отреагировала в своем любимом стиле:
— Сережа, ты чего? Блох, что ли ловишь?
Воронцов фыркнул, поцеловал жену в острое плече:
— Сама ты, Катька, блохастая! Просто думал…
— А-а! Небось, про новую работу? Не нравиться мне все это, Сережа!
Катя закрыла книгу, положила на одеяло, повернула голову к мужу.
— Тебе-то хорошо, ты у нас героем будешь ходить! Телохранитель! Круче вареных яиц! А вдруг, не дай Бог, тьфу-тьфу-тьфу, что случиться! Как же я без тебя? А ребенок?
Воронцов видел, что Катерина готова заплакать. Беременность вообще сильно изменила её, Катя стала более женственной, рассудительной, даже похорошела, но временами нервы, реагирующие на процесс перестройки организма, сдавали, и тогда Катя готова была плакать по пустякам.
— Все, милая, все! Именно думая о тебе и о ребенке, я и решил согласиться на эту работу!
Воронцов выпростал из-под одеяла руку, погладил длинные темные кудри жены, и что бы сменить тему, подхватил соскользнувшую с постели книгу:
— Что читаешь? О, «Титаник-2»! Ха! Что только люди не придумают! «Два капитана-2», «Три тополя на Плющихе-3», «Четвертая высота-4»…
— «Десять негритят-10»! — улыбнулась сквозь набегающие слезы Катя: — Но на счет этой книги ты зря! Очень интересно написана!
Воронцов махнул рукой:
— Дурят нашего брата! Вернее, вашу сестру!
— Да ну тебя! — обиделась Катя, потом вдруг всплеснула руками:
— Ой, совсем забыла тебе сказать! Представляешь, какое несчастье! Помнишь, мы на Рождество были у Нельки Симич? Помнишь Надьку Рыбцову? Ну, она с мужем была, с Толиком, большой такой, биохимик, вы с ним ещё о рыбалке на кухне трепались? Ну помнишь?
Воронцов кивнул, припоминая здоровенного, что называется, «косая сажень в плечах», мужа Катиной школьной подруги.
— Так ты представляешь — он повесился! Прямо дома у себя! Ему кто-то позвонил, он закрылся в комнате, долго разговаривал, а потом… В общем, Надька через час вызвала милицию, сломали дверь, но уже поздно…
Воронцов нахмурился:
— И что? Может, у него депрессия была или пьяный был?
— Да ты что! Он и не пил почти, и веселый был всегда! Да и на работе у него все шло хорошо! А вот так вот раз — и нет человека! Надька себе места не находит, плачет все время. У них же двое детей!
Воронцов представил себе, как большой, жизнерадостный человек снимет трубку телефона, выслушивает звонившего, потом хладнокровно запирает дверь, и вешается. Чертовщина какая-то!
— Кать, ну, а причину-то выяснили? Может, он записку оставил?
— Да не было никаких причин! И записок он не оставлял. Я же тебе говорю — и на работе у него все было нормально, и с Надькой они жили душа в душу! Наверное, это как-то связано с тем звонком, но милиция ничего выяснить не смогла, кто звонил, чего говорил…
Разговор затих сам собой. Слабый намек на неприятное предчувствие уколол Воронцова, поселив в душе маленький зародыш страха, и долго ещё Сергей лежал без сна, всматриваясь в светящиеся стрелки часов на стене. Человек предполагает, а судьба располагает!
Где-то в центре Москвы…
— Ну, а что думает по этому поводу Андрей Сергеевич?
Маленький, лысый человек, сидевший за одной из сторон большого, аспидно черного, абсолютно пустого треугольного стола, повернул голову к пожилому, полному мужчине, глыбившемуся в кресле слева. Тот снял с крупного, пористого носа очки в золотой оправе, достал из кармана пиджака огромных размеров синий носовой платок, задумчиво протер стекла, водрузил очки обратно на нос, метнул острый взгляд из-под седых кустистых бровей на третьего собеседника, высокого, моложавого, с идеальным пробором и застывшей гримасой презрения на тонком, холеном лице, выдержал паузу, наконец сказал густым басом: