Петька повернул к умывальнику, хлопнул ладошками по соску, потом провел ими по лицу и вытерся о край полотенца, взобрался на табуретку и увидел, что хлеба на столе нет, а только пустая картошка и соль.
— Ешь, пока не застыла, — сказала бабка.
— Не хочу картошек. Я хлебушка хочу, — захныкал Петька.
— Какого еще хлебушка?
— Такого, с корочкой.
— Ешь! — Бабка ладошкой хлопнула Петьку по затылку. — Ишь, чего выдумал!
Петьке было не больно, но обидно, и он заплакал.
— Ну, есть не хочешь, так ступай на двор, пока погода.
Петька, обиженно сопя, оделся и вышел.
Кругом была тихая белизна. В прутьях старой черемухи запутались снежные комья. По пояс в снегу стояли яблони. На тонкой ветке старого тополя качалась синица.
Петька сошел с крыльца, завернул за угол дома, к сараю, и услышал грозное рычание.
— Розка! Розка! — радостно позвал он.
Но из конуры высунулась страшная черная морда с желтыми кольцами вокруг злобных глаз.
— Ты кто? — спросил Петька, остановившись.
Рычание повторилось. Пес вылез из конуры и зевнул, широко разинув пасть и захлопнув ее с металлическим клацаньем. Он был огромен и страшен. С хвостом-поленом, заиндевелыми кончиками торчащих ушей, с прилипшей к шерсти соломенной трухой.
Аргус смотрел на маленького человека, не испытывая злобы. Он мало знал эту породу людей, и мрачная настороженность, соединившись с любопытством, удержала его на месте. От маленького человека не пахло табаком, вином и страхом. Интонация его слов была доброжелательной, и Аргус, склонив голову набок, слушал.
— Ты чей? Тебе негде жить, да?
Аргус наклонил голову на другой бок.
— Живи у нас. Розка теперь не вернется. Тебя как зовут, собака?
Слова этого человечка казались прозрачными, умиротворяющими, как звездный свет.
Маленькие руки потянулись к шее Аргуса, и у него невольно напряглись мускулы, стянуло кожу спины, вздыбив шерсть. Но странное любопытство приковало к месту. Маленькие руки коснулись ощетинившихся лопаток Аргуса, прошлись по спине, приглаживая шерсть. Это ощущение было волнующим и новым. Аргус вздрогнул. Руки почувствовали эту дрожь, споткнулись на крупе и отпрянули. Сердце Аргуса забилось учащенно, как на бегу, и он шумно задышал, раскрыв пасть.
— Не бойся, собачка. — Маленькие руки коснулись головы Аргуса, пригладили затылок, легонько потянули за ошейник. — Иди в домик, там теплее.
Аргус попятился к конуре. В смятении он чувствовал, что не может противиться этим маленьким рукам, и, чтобы хоть как-то выразить протест, он лег прямо на снег перед конурой. А руки, легкие и теплые, оглаживали его, отогревали его замерзшие уши и лапы. И Аргусу стало хорошо и спокойно от ласки. Он заполз в конуру и лежал там, полузакрыв глаза…
Скрип снега под сапогами хозяина и его голос заставили Аргуса встрепенуться. Он стряхнул со своей головы маленькие руки, поднялся с прогретой соломы и вылез на снег.
Зов хозяина повторился, и Аргус сделал несколько шагов навстречу, так как в зове было то непонятное властное, к чему он привык и чему всегда повиновался. Но было еще живо только что испытанное, и оно останавливало, не пускало. И Аргус остановился, прижав уши, понурившись и опустив хвост. Он чувствовал, что не в силах сопротивляться зову хозяина и сейчас побежит, виновато крутя хвостом. Но маленькая рука легла на шею, и это сделало его увереннее. При новом зове он только переступил лапами и насторожил уши.
Темная колеблющаяся тень легла на снег. Заскрипела калитка. Запах табака, солдатского нужника, сыпнотифозной сыворотки впился Аргусу в ноздри, лишил остатков уверенности. И он медленно двинулся к хозяину, извиваясь всем телом, мотая головой и хвостом, испытывая чувство гадливого презрения к самому себе.
Тень хозяина колебалась, косматилась.
— Собачка, собачка, — тихо позвал маленький человечек.
И Аргус повиновался.
Потом раздалось шипящее ругательство хозяина. Он вытянул руку в сторону человечка и приказал:
— Фас!
Аргус услышал этот всемогущий приказ, напрягся. В горле родился исступленный хрип, и ярость заколотилась о ребра. Он зарычал, готовый броситься и рвать врага. Но врага не было. Стоял маленький человечек, который только что ласкал его теплыми, легкими ладонями. Человечек стоял и доверчиво смотрел на Аргуса. Кровь застлала глаза, Аргус закружился на месте, высматривая врага, но не было бегущего или грозящего, и от ярости он уже почти ослеп.
— Фас! Фас! — повторялся властный приказ.
Ярость стала непереносимой, смертельной, казалось, что сейчас разорвется сердце, переполненное этой яростью и Аргус упал на снег, зарылся мордой, терзая зубами холодные комья, разрывая их лапами.