Выбрать главу

Пришла через две недели. Мы сидели с женой старика. Она ощипывала пухового кролика, грустная, печальная, рассказывала, как он умер. Потом — как они встретились, поженились, какой он был добрый и заботливый муж.

Она рассказывала, иногда вздыхая со всхлипом, иногда смахивая слезу. Я исподволь задавала вопросы, и, наконец, мне удалось подвести разговор скова к той теме, к тем страшным дням…

Перед войной Вадим Вознесенский окончил десятилетку и военное училище. Его отправили на западную границу. Нападение Германии было неожиданным и стремительным. Наши части, разбитые и разрозненные, с боями отступали. Над отступающими проносились бомбардировщики, сбрасывая свой дьявольский груз.

В одну из бомбежек под Белостоком Вознесенский был оглушен взрывом и потерял сознание. Когда очнулся, почувствовал боль во всем теле. Взглянул: нижней половины тела с ногами — нет… Ужас охватил его, и он заплакал. Подошли свои бойцы, откопали. Нет, ноги оказались целы. Только левая ничего не чувствовала, и в спине — боль, словно ножом истыкана. В груди жжет. После выяснилось, что была разбита коленная чашечка, осколками изрешечена спина и поясница, в груди ранение сквозное. Увезли в Минск, в госпиталь. А вскоре и Минск, и госпиталь захватили фашисты. Раненых выволокли, тяжелых тут же пристрелили, кто мог идти — погнали. И начались страшные скитания военнопленного. В каких только лагерях не был молодой советский боец! Был и в Бухенвальде, царстве смерти. Но смерть в своей дикой пляске обходила его. Крематорий жадно поглощал свои жертвы. На плацу выстраивали военнопленных, каждый пятый был обречен. Вознесенский не попадал в пятые. Лежал в тифозном бараке. Выжил. Как ни был он голоден, но не ел траву, не подбирал очистки, отбросы. В конце войны уже перебросили его с группой других пленных в Чехословакию. Но советские войска были уже близко, и в самой Чехословакии где-то сражались партизаны.

Враги уничтожали пленных, заметая следы кровавых преступлений. Из лагеря, где был Вознесенский, пленных тоже спешно погнали на расстрел, ночью, под дождем. Вознесенский и еще один русский по уговору исчезли в придорожной канаве, заполненной весенней талой водой с грязью. Лежать пришлось долго, пока прогнали пленных. Затем беглецы побежали прочь от дороги. Спрятались в сарае чешского крестьянина. В сарае размещался скот, а над ним сеновал, здесь горами лежали спрессованные тюки сена. Беглецы нащупали тюк послабее, распаковали, зарылись. Хозяин не подозревал о незваных гостях. Вскоре зашли на хутор фашисты с целым обозом, в усадьбу вошли, стали говорить с хозяином. Тот спокоен: «Нету никого». Не поверили, штыками сено кололи. Однако не добрались. Уехали с обозом.

У беглецов дырка в стене — видно, что на дворе делается. Дочка или работница несет ведро свиньям; зашла в хлев, вылила корм в корыто. Вознесенский слез, горстями набрал свиной мешанки в пилотку, товарищу принес — тот простыл в воде, заболел. Так и делились кормом со свиньями. Раз девушка вылила мешанку, ушла. Вознесенский слез, наелся, товарищу взял, съели. Но тут жадность одолела. Спустился опять в хлев, а девушка возьми да и вернись! Как она закричит и бросилась бежать. Через минуту вернулась с хозяином, кое-как объяснились, где — на пальцах, где — по-немецки. Хозяин повел их во флигель, дал по мягкому колобку и по чашке кофе. «Больше, — говорит, — нельзя». Покормил несколько дней, потом отвел к чешским партизанам. Там они и войну кончали, и своих встречали.

После войны работал на строительстве железнодорожной ветки Абакан — Тайшет. Там они встретились и поженились. Ей было девятнадцать лет, ему — двадцать семь. Всю оставшуюся жизнь болели раны Вадима Демьяновича, давал знать себя осколок. А под конец парализовало руку и ногу. Но до самого пенсионного возраста работал. О льготах не хлопотал.

На этом бы и закончилась история моего знакомства с усадьбой на болоте и ее обитателями, если бы…

Хрустит снег под ногами на тропинке, что вьется промеж кочек, мимо усадьбы на болоте, дальше, к заросшим осокой и ивняком озеркам. Я иду по тропинке за своей овчаркой Рикой и, проходя мимо дачи Вознесенских, поворачиваю голову влево… Из трубы осиротевшего домика не вьется дымок, не стучит молоток, и становится невыносимо грустно. Ушел Вадим Демьянович — «старик на болоте» — за ту черту, из-за которой не возвращаются, за которую многие живые протянули бы руку, чтобы вернуть дорогих им людей. Но такое невозможно.

За изгородью возникают две собачьи фигуры, и две огромные овчарки кладут лапы на нее. Стоя на задних лапах, молча смотрят на нас с Рикой. На меня они не лают. Мы — добрые знакомые. Без фамильярности. Это Астра и ее сын Барс, намного ее переросший. Барса мы сдадим в армию. Он ждет своего «призыва».