Инна Руденко
Мишень
Утро. Парк. Тишина. Скамейка. Все позади, и можно, спрятав блокнот, молча посидеть, вдыхая запах первой травы и влажного, после ночного дождя, камня. Напротив скамейки — памятник. Лихому кавалеристу — рыжий, белоногий конь здесь неподалеку, печально заржал, вернувшись к своим без хозяина. Легендарной меткости стрелку — враг, ставший его мишенью, живым не уходил никогда.
На памятнике надпись, слова наркома Клима Ворошилова — о нем, лихом и метком. Я читаю эти слова, и тишина во мне внезапно взрывается — все, что осталось там, позади, за этой тишиной, в днях командировки, и что было пока лишь смесью фактов, лиц, вдруг выстраивается, нанизываясь на четкий стержень простых, но таких знаменательных слов: «Это был лев с сердцем милого ребенка».
— Вам спеть?
Светлые волосы в две косички. По-детски припухлые губы. И радостная готовность глаз. Люда уже в пятом классе, но кажется совсем ребенком.
— Вы — за опытом?
Темная крупная голова. Крепко сбитая фигура. Обветренное лицо. Это Степан Ефимович. Учитель. Ему чуть больше сорока, но что-то, на первый взгляд неуловимое, делает его старше.
Оба они решили, что я приехала в школу за чем-то хорошим…
Люда спела мне. Потом. Под бандуру. Бандура большая, Люда к ней прижалась доверчиво, как к кому-то живому и старшему, тронула струны и с готовностью затянула: «Тыхо над ричкою, ниченька тэмная, спыть зачарованный лис». В лесу она и живет — с мамой, сторожем в пионерском лагере, папой трактористом и годовалым братиком Тарасиком, который знаменит пока лишь тем, что очень не любит одеваться. И тогда они с мамой — действует безотказно — говорят: «Ты что? Тебя ведь Тарзан ждет».
И Степан Ефимович, как хотел, опытом своим поделился. Двадцать лет в этой школе, председатель методического объединения военруков. Но главное не это, главное то, что школа, ничем до сих пор не блиставшая, недавно заняла первое место в районе. По стрельбе.
Но и Люду, и Степана Ефимовича мне сразу — по-разному — приходится огорчить: не из-за звонкого Людиного голоса и не из-за опыта Степана Ефимовича приехала я в их школу. А из-за собаки. Рыжей и белоногой, большой, но по-щенячьи ласковой, встречи с которой так ждал маленький Тарасик и которая два года, почти всю свою собачью жизнь, провожала Люду из леса до школы.
И которую Степан Ефимович убил.
Так, во всяком случае, было написано в письме в редакцию.
«У меня дома живут кролики, кошка и собака. Я их очень люблю. Кролики такие маленькие и пушистые. Я им рву траву и даю кушать. Собака сторожит наш дом, а еще может найти след врага. А кошка ловит мышей, и зовут ее Мурчик».
«У меня нет собаки. Но я очень хочу ее иметь, Я уже наперед сделал ей будку».
«Я люблю животных, потому что як не було б зверей, то не було б и доброго урожая».
— Из Москвы и из-за собаки? — этот вопрос часто задавали мне. По-разному задавали. Одни — с желанием понять. Другие — со спокойным недоумением: «Да у нас тут этих собак… троекуровская псарня прямо». Третьи — со снисходительной иронией. И только Степан Ефимович к причине моего приезда сразу отнесся очень серьезно: «Это снова действуют мои враги».
Желваки заиграли на его скулах, он стал быстро ходить из угла в угол в классе, где мы разговаривали, спотыкаясь о нарты, — метался, будто лев в клетке. Пытаясь успокоить его, я сказала, что разберемся, все вместе и внимательно: правда всегда, хоть часто с трудом, выходит наружу. Но он яростно, крутнул головой: «Вы наших людей не знаете!» Человек он — принципиальный и прямой — вот и нажил врагов. Надо же, — стукнул он кулаком по старенькой парте, — каких только собак на него не вешали, а теперь еще и эту, настоящую! Да у него дома целых три собаки, вся школа знает! Можно ли допустить, чтоб он — и стрелял? Да еще в пса своей ученицы? Его вообще в тот день в школе не было!
Остывая от разговора о своих врагах, объяснил, как отмахнулся от чего-то несущественного: да, Людину собаку нашли мертвой, в школьном тире, наверное, поэтому начались разговоры о нем, его вызвал директор, он ему сказал то, что говорил сейчас и будет говорить, если понадобится, всю жизнь: «Никакого отношения к той собаке не имеет. Был в городе». — «А кто же ее тогда?..» — спросил директор. «Да пацаны — кто», — ответил он. Может, и нехорошо пацанов выдавать, но не мог соврать — у них директор хоть и новый, а сразу понятно: совесть школы. Кто именно с тем псом разделался, он, конечно, не знает, но… Тут Степан Ефимович снова оживился: ему-то лично узнать ничего не стоит. Только сказать пацану: «Выясни, а я за это тебе дам пострелять».