Сикстинская мадонна…
— Ну ладно, — говорит он устало, — сдаюсь. Вошла мне эта собака в душу, понимаете? И давно. Просил их поменяться — отказали. Ну, я… В общем, беру все на себя.
— Что «ладно»? Что за «беру на себя»? А истина?
— Да зачем, зачем вам истина? — снова с гневом и недоумением повышает он голос, — Двадцать пять лет безупречной работы — и псу под хвост? Только за то, чтоб вам знать истину?
Знаю я, что имеется в виду — не погладят его по головке. Еще и старое вспомянут — строгое взыскание за беспринципное поведение — а не за прямоту и принципиальность, о которых он все толковал. И детей его жалко — такое об отце читать… Но если учителя будут спрашивать, зачем нам истина, то придется в «Красную книгу» записывать не только собак…
Истину до конца раскрывают ребята: «Сегодня он сказал: „Запираться уже бесполезно“». Дал разрешение, и они заговорили. Еще зимой, в тире, подхваливая их за то, как точно они бьют по мишени: «Настоящие мужчины!», Степан Ефимович вдруг спросил: «Ну, а кто из вас сможет слупить собаку?» Это был не просто вопрос. Это была проверка — им казалось, на смелость. На настоящих мужчин. Василь промолчал. Саша тоже — он и кролика дома ободрать не мог. А Юра, эдак ухмыляясь, эта его ухмылка всем в школе хорошо известна, пробасил: «А что, могу». Потом показал, какую именно собаку надо поймать. Собака оказалась большой, как теленок, очень красивой и с ошейником, они удивились, но как отступить? Храбрились — уже друг перед другом. И однажды поймали ее — проводив Люду, Тарзан собирался вернуться домой, — но Степан Ефимович сказал, что ему очень некогда, собирается ехать в областной центр, и подробно объяснил, что надо сделать. И они вместо ошейника натянули собаке вокруг шеи проволоку, концы привязали к столбам щита, высоко привязали, чтобы удобно было стрелять. Собака не стояла на задних лапах, почти висела. Долго висела. Пока не пришел военрук, не взял ружье, не спустился в тир и не выстрелил. Три раза. В эту, так удобно ему приготовленную живую мишень.
И ушел. А они стали сдирать с Тарзана шкуру. Саша, сославшись на то, что надо копать огород, сразу ушел, и Юра вряд ли ухмылялся, дома потом и обедать не мог, а Василь сказал, что, когда собака висела на проволоке, ему стало так ее жалко, что на переменке он принес ей из школьной столовой пряник.
Да, и пряник есть в этой истории, не только кнут. Ведь это, боясь Степана Ефимовича, ребята так долго и усиленно подтверждали разработанную учителем версию.
— Почему боялись? — удивился Саша. — Просто не хотели выдавать.
А он их — выдал. Поручил простое дело — не смогли сделать. Тихо, в лесу, без свидетелей — кретины!
И его, такого, они защищали. За что?
— Он научил нас стрелять, — сказал Саша.
«Мужество и жестокость — это большая разница. Мужество — это когда, например, пожарные едут на пожар спасать и ничего не боятся. А жестокость, это когда не спасают, а делают какую-нибудь пакость. Я очень презираю таких людей».
Анкета из трех вопросов была проведена сначала в пятом и шестом классах — ответы этих ребят и процитированы. А потом в 10-м «А». В ответах и здесь было много правильных слов, все ли искренние, правда, — судить трудно. Но главное даже не это. В двух анкетах на вопрос: «В чем разница между мужеством и жестокостью?» — было написано: «Не знаю». В семнадцать лет. После десяти лет школы. На пороге зрелости.
А, возможно, меткие стрелки!..
Парк. Памятник. Олеко Дундич. Один из первых командиров зарождающейся Красной Армии. Львиной храбрости и детской чистоты человек похоронен здесь. Было это в 20-м, и не наша в том вина, что и сегодня мы не можем спрятать в чехлы винтовки, что даже девочки-книжницы хотят научиться стрелять. Но грош цена тому умению, при котором не важно, в какую мишень бить, кого держать на мушке и что защищать.
…Запах первой чистой травы и омытого дождем камня. Как хорошо, что можно молча сидеть и думать не о жестокости, а о мужестве.
Татьяна Тэсс
Девочка и Найда
Этот дом называли «сердитым». Так его называл и начальник жэка и многие другие, кто когда-либо имел к нему касательство.
Из «сердитого дома» непрестанно поступали жалобы и заявления, жильцы жаловались друг на друга, придираясь к любой мелочи, многие давно и прочно рассорились и, проходя по двору, не здоровались ни с кем. Дом был старый, плотно заселенный, — одно из тех давным-давно построенных зданий, что еще сохранились кое-где в московских переулках. В просторном дворе росли прекрасные тенистые деревья, но под ними никто никогда не сидел.