Шествие замыкает Ермаков молодой.
Ермаков старый (провожая глазами чекистов). Я знаю… из всех щелей, из всех окон сейчас глядит на меня весь наш дом…
Ермаков молодой отстал от чекистов. Остановился посередине двора, снял фуражку, опустил воротник и, повернувшись, оглядел этажи, как бы стараясь, чтобы все его увидели.
И первый раз я захотел, чтобы все, все узнали в нашем доме, что это я вместе со своими товарищами арестовал злейших врагов революции! В эту ночь я потерял все… Потерял любовь. Семью. Мечту о спокойной жизни. И никогда больше, до самой старости, я не имел ни семьи, ни спокойной жизни…
Тимофей (перестав подметать; подобострастно, молодому Ермакову). Здравствуйте, Михаил Николаевич!
Молодой Ермаков, сердито и презрительно взглянув на Тимофея и не ответив на его приветствие, быстро ушел со двора, догоняя своих товарищей.
(Прищурив глаз, провожает злым взглядом Ермакова молодого.) Сволочь! И твой конец не за горами!.. Помнишь Германа Ковалева? В начальниках ходил… аж стены от страха дрожали! И тебе туда дорога! Господи, ты все знаешь! Все видишь! Окажи милость… (Сложил три пальца, чтобы перекреститься, но вдруг задержал поднятую ко лбу руку; с большим сомнением, как бы спрашивая самого себя.) А может, и бога нет?.. (Задумался, но быстро решился.) Ну… па всякий случай. Не велик труд! (Перекрестился.) Господи, сохрани раба твоего Тимофея в этот черный час! В это смутное время!..
Затемнение
Тот же двор сегодня.
На скамейке сидит Ермаков старый, читая газету. Мимо него с коробкой от шашек проходит старик в очках.
Ермаков (оторвавшись от газеты). Эй ты, «пролетарского происхождения»!.. Куда идешь?
Старик в очках (обрадованно). А-а-а, Михаил Николаевич! Мое почтение!
Ермаков. Здравствуй, Павел Тимофеевич, садись!
Старик в очках (кряхтя, садится). Ревматизмы меня замучили… а то я не так уж стар. Всего шестьдесят пять годочков.
Ермаков. Ого! На год старше меня! Так и есть… на год старше. А сколько лет было батьке твоему, Тимофею, когда он отдал богу душу?..
Старик в очках. Годков сорок… с хвостиком, наверно, было… Он в девятнадцатом году скончался от болезни… Тоже ревматизмы… Ревматизмы унесли старика. Мы же в подвале жили! Это уже меня совсем недавно, аж после войны, перевели на второй этаж, чтобы хоть на старости лет пожить по-человечески. Спасибо нашей власти!
Ермаков. Значит, тебе в восемнадцатом году было… сколько лет?
Старик в очках. Девятнадцать. Точно, девятнадцать!
Ермаков (как бы рассуждая). Девятнадцать лет! Вполне сознательный человек!
Старик в очках. Да, насчет сознательности не жалуюсь.
Из дома выходят Лена и Борис.
Борис. Здравствуйте, дядя Миша!
Ермаков. Садитесь, ребята! (Сидя на скамейке, берег за руку Лену, сажает ее между собой и стариком в очках.)
С другой стороны от Ермакова садится Борис.
Почему ты меня называешь дядей, Борис? Скорей я тебе дедушка!
Борис. Ну какой вы дедушка! Посмотрите на себя в зеркало. Не только я — даже дети с нашего двора вас дядей Мишей называют!
Ермаков. Ну прикинь сам… Мне шестьдесят четыре года.
Лена. Не может быть, дядя Миша!
Ермаков. А ты не льсти мне, я же не старая дева! Мне сейчас шестьдесят четыре… (Борису.) А тебе сколько?
Борис. Девятнадцать. Двадцатый пошел.
Ермаков. Видишь! В девятнадцатом году я был в твоем возрасте… Если бы я тогда женился, моему сыну было бы сейчас сорок шесть лет. Как раз он и годился бы тебе в отцы!
Старик в очках. Правильно! Так и есть — годился бы в отцы.
Борис. Арифметика правильная, но…
Ермаков. Что но? (Взглянув ему в глаза, ласково потрепал по голове.) Э-эх, и мне бы твои годы! И сидеть здесь с тобой на этой скамейке. Эта скамейка помнит многих влюбленных! (Ударил рукой по скамейке.) Э-эх, мне бы твои годы… и был бы я твоим соперником! (Обнял Лену за плечи.)