Земля и все, что на ней, уменьшаются быстрее, чем самолет или вертолет, идущие вверх. Это Пашка заметил давно, и это его занимало, как и многое другое, что хотелось запомнить и запечатлеть. К примеру, движение листвы или льющийся меж деревьев желтый свет из окна большого дома, погруженного в ночь. Это давалось легко, возникало на холсте за час-другой. Не удавалось иное — движение человека. А ведь жест руки, мимолетность улыбки — гораздо важнее, чем движение ветра, травы, деревьев. Это не давалось, ускользало. А вот сейчас вдруг появилось что-то… Виделся, пока смутно, новый холст, вроде синий, с ярким пятном багульника. И в центре, — не крупно, но в центре, — эта девушка.
Пашка не сразу пришел в себя. Он опять сидел в хвосте вертолета, прижавшись лицом к иллюминатору, машинально запоминая рельеф внизу. А когда очнулся, то увидел: что-то изменилось. Но не сразу сообразил, что именно. Потом привстал, глянул вперед, над плечами пилотов, и понял…
Внизу, за лобовым стеклом, столбом поднимался дым из темно-зеленой котловины и упирался во что-то на полукилометровой высоте, растекаясь белесым вытянутым блином. Это и встревожило: значит, на высоте — ветер, и если он от верхних отрогов Сихотэ-Алиня повернет назад, пойдет по распадкам, то огонь поползет по склонам вниз, к городу, к проливу. Попробуй-ка его остановить…
— Это ведь не костер, — прервал молчание летнаба первый пилот.
Тот кивнул, забыв, что пилот не видит его. Он подумал, что, конечно, двести километров до города огню так просто не отмахать, но здесь-то он бед наделает немалых. Тут, вдали от города, в бездорожье, — самые густые и ценные массивы леса. А десантников сюда можно доставить только вертолетами. Сколько же их потребуется при таком пожаре?..
… Стрекот вертолета он услышал давно, но сначала не придал этому значения. Может, потому, что чувствовал себя здесь в полной безопасности. Однако вертолет приближался, и когда он это понял, ему почти не оставалось времени, чтобы бежать.
Он спускался вдоль ручья по тропе, иногда срезая изгибы по слежавшейся за зиму, едва оттаявшей траве. Идти было легко: трава сверху высохла, побелела, не принимала солнца и была упругой. Поэтому земля прогревалась медленно, была замерзшей и плотной. И когда он бросился к ближайшему ельнику, к своей надежной тропе, то надеялся, что успеет.
Он успел. Тяжелая еловая лапа хлестнула по лицу, но эта боль была мелочью по сравнению с той, что пронзила ногу в следующее мгновение. Он провалился во тьму…
Вертолет несколько раз облетел белый столб, раскачав его и напором вихря от винтов порвав в серо-белые клочья. Летнаб набрасывал схему местности. Затем спустились в самый низ распадка, к ручью. Здесь тайга немного расступалась, мелким редколесьем обступала русло ручья. Сесть не удалось, но можно было сбросить инструмент, палатку, продукты и спальники. Десантники спускались по веревочной лестнице, летнаб прямо в ухо кричал Глебову, инструктору группы, последние наставления:
— Потушите… площадку вырубите… утром будем…
Глебов кивал. Он был немного бледен. Работы предстояло часов на пять-шесть: огонь не успел широко разойтись. Лишь бы опередить ветер… Глебов сунул схему в нагрудный карман штормовки и стал спускаться.
Первый пилот, когда подняли лестницу и задраили люк, оглянулся на летнаба и пожал плечами: мол, кто знал? Но летнаб, думая о своем, сказал в микрофон:
— Странный пожар. В этом районе уже несколько лет никто не промышлял и грозы не было…
— Поехали? — спросил пилот.
— Поехали.
Вертолет завис на мгновение, затем, накренившись, пошел над распадком вверх. Десантников уже не было у ручья — они пробирались к распадку сквозь тайгу. До огня было с полкилометра. Облетев дым еще раз, вертолет взял курс на город.
… В первое мгновение он решил, что уже ночь, но скоро понял: темно от густой еловой лапы. Хотел ее отодвинуть, оглядеться и шевельнулся. Тотчас от ноги прыгнула боль. Но сознания он не потерял, пересилил себя. Он не знал, что случилось, но предполагал самое худшее. А раз так, то следовало подготовиться. Что у него перелом, он не сомневался, уже испытал такую же боль. В четырнадцать лет.
Отец тогда купил ему мотоцикл, «ижак». В честь какой даты, он не помнил: отец делал дорогие подарки не раз. Они жили тогда не в этом городишке, где каждая собака тебя знает, а в большом городе, и отец крутился, умел это делать, и мог позволить себе баловать сына и дочь. Мотоцикл купили по дешевке, с рук, без документов, но почти новенький. И он гонял по ближайшим переулкам, вызывая, зависть пацанвы и обзаводясь почитателями. Потом ему пришлось удирать от гаишников. Удрать-то удрал, но от испуга не смог управиться с машиной и врезался в забор. Провалялся в постели долго, на мотоцикл больше не садился, хотя тот был целехонек, стоял в сарае под замком, ржавел. Но пацанам говорил, что машину расколотил, а сам отделался испугом, лишь ногу поломал, и это поднимало его в глазах мальчишек. Он давно уже наловчился выбирать себе друзей и быть среди них первым.