— Чего там еще?
— Хо-хо, о выставке. Помнишь, ты меня туда таскал? Вот: «Безусловно, удался автору «Порыв». Этот этюд наполнен животрепещущим ощущением природы». Ну и сказанул! Паш, а как это — «животрепещущий»? Чем это ты наполнил?
— Пошел к черту!
Глебов едва успел убрать голову с сапога.
— Не буду, не буду, — сказал примирительно.
К Пашке Глебов испытывал уважение, даже искал его дружбы. Он был в общем-то неплохой парень, но еще ничего не видел впереди, все еще искал.
Пашка встал. Неприятно ему было вспоминать о той выставке. Казалось, что все там было недоработанным, и теперь, будь его воля, ничего бы не выставил. Он шагнул через ноги товарищей, вылез из палатки и плотно застегнул за собой полог. Дышкин-два прикрыл свечу ладонями, успокоил пламя.
— А он что — художник? — спросил Буршилов.
— Художник, но любитель, — сказал Глебов. — Я видел его картинки. Ничего. Похоже, будто в окошко глядишь. А вот один там бабу нарисовал, голую. Почему-то вся оранжевая, на стуле сидит, а сзади мужик синий, словно в тумане.
— Делать им нечего, — сказал Буршилов.
— Чего? — не понял Глебов. Он любил поговорить.
— Ну — зачем они малюют? И Пашка? Жениться ему надо, детей растить. Мужику, небось, уже тридцать?
— Тридцать три, — сказал Глебов. — А мне двадцать два. Ну и что? Это его личное дело. Вот Дышкины охотничают, Пашка рисует. А мне так все равно.
— И тебе бы бабу да пацанов, не было бы все равно. Где бы денег поболе достать — вот о чем думал бы.
— Деньги — они б на другое сгодились. А пацаны — они в чужом огороде хороши. А ты чего это взъерепенился? Семья замордовала, что ли? Деньги…
— Да, деньги, — твердо сказал Буршилов. — Семья замордует, ежели сам не мужик. А без семьи нельзя.
— Хо, что ж ты в десантники попер? Семья далеко, да и не больно заработаешь. Тариф невелик, накрутки не очень. К нам больше те текут, кого с производства за пьянку шибанули, или такие, как Дышкины, — их из тайги не выманишь. А ты чего?
— А что — я? Я за здоровьем в лес, полезно.
— Ты не крути, чего там.
— Я не кручу… Рыбкой, говорят, у вас можно заняться. Вот как сейчас. Сядем где у речки, а вертолета нет, за час можно насшибать, а?
— Можно, — нехотя согласился Дышкин-два.
— Себе немного да родне, — продолжал Буршилов. — И знакомые заказывали.
— А ты, дядя, с дальним прицелом, — протянул Дышкин-один.
— А что! — воодушевленно продолжал Буршилов. — Мне немного надо, кило двести-триста. Вон ее сколь прет летом по речкам. Вы-то себе, небось, берете? У вас же техника, вертолет. А у моего шуряка «Москвич». Подгоним — шито-крыто.
— Не объешься, дядя? — прищурился Дышкин-один. — Аппетит разгорится — не остановишься. Немножко себе, остальное — продать. Так, что ли?
— Почему бы и нет? Немножко икорки да рыбки.
— А ты знаешь, сколь за это дают?
— Дуракам дают! — отрезал Буршилов. — Все берут. Ваши-то брали. Те, что позапрошлый год попались. Ну и дураки. Попались-то случайно. На аэродроме из вертолета мешки вытащили, а тут — активист из народного контроля. Не подвернись он, ничего бы не было, а?
— Много ты знаешь, моржовое изделие. Думаешь, после такого еще кто решится?
— А что — все другими сделались? Такого не бывает. Осторожнее только стали, вот и все.
— Слушай, дядя, мой тебе совет, — придвинулся к нему Дышкин-один. — Может, ты и прав. За каждого ручаться не могу. Но не вздумай такого при Пашке сказать: он со странностями. А мы его уважаем, понял? Неудачная тебе компания попалась. Не ангелы, берем, как правильно выразился товарищ Глебов. Но исключительно на закуску. То есть, чуть-чуть. А тебе помочь, увы, не можем. И твой шуряк с «Москвичом» не нужен. Просись в другую группу. Я тебе, так и быть, подкину под осень пару горбушин, но не больше, понял?
Буршилов хотел что-то сказать, но раздумал, полез в спальник. Молча укладывались остальные.
… Он устал. Близилась ночь, но никто не шел, как он ни вглядывался в серую прогалину вверх по ручью. Он давно бы устроился удобнее, наломал лапнику, попробовал затянуть ногу в лубки, но боялся ослабить наблюдение. Кто знает, может, в вертолете и собаки были? Но если собаки, давно должны были взять след. Ведь он не предусмотрел этого, даже махорки нюхательной не «прихватил. А может, они пока огнем занимаются, считая, что он далеко не уйдет?
Он переместился за бугорок у корня, устроил ногу на рюкзак, чтобы не очень холодило от земли.
Успело ли все сгореть? Вряд ли. Минут двадцать он ждал, пока займется хороший огонь, да полчаса отмахал по ручью. Ах черт, а все-таки зря он такой пожар устроил. Сжег бы понемногу снаряжение и ушел не спеша. Хотя они все равно бы сюда прибыли, тем более они уже здесь… Значит, дознались раньше, по следу шли? И выходит, он правильно сделал, что не стал долго ждать у огня, начал спускаться по ручью. Нет, все верно. Если бы не нога, он был бы уже далеко. А вот сейчас приходится валяться здесь и ждать. Ждать, ждать… Хотя в ночь они не пойдут, побоятся. Или пойдут? Пойдут, так он встретит… Ночью далеко слышно, успеет упредить. Да и без фонарей не пойдут, как без них углядеть тропу? А фонари их выдадут, удобнее будет бить.