— Ах, Веньямин, — точно расценил жест своего соседа Иван Филиппович, — вы прекрасный товарищ. И прошу вас — простите старика. Когда Владимир Федорович сказал мне о вас перед поездкой, то я — очень простите — засомневался. А увидел вас — и многое понял. У вас располагающее лицо.
Иван Филиппович передвинулся, исчез за потоком света, хлынувшим из иллюминатора, голос его стал глухим. Затем снизу в свет вынырнула рука с бутылкой водки и следом лицо — радостное, с сияющей лысиной сверху. Какие уж там пятьдесят — едва сорок можно дать. Как, впрочем, и отцу-командиру, чье свежее, холеное лицо, правда, слегка портили мешки под глазами.
— Я очень рад, что ваше недомогание проходит, что вы становитесь полноценным членом нашей дружной группы. Понимаете, Веньямин, мы с Владимиром Федоровичем, как вы уже наверняка заметили, не впервые отправляемся в такое путешествие. Представьте — это наш отпуск. И это же прекрасно! Свежий океанический воздух… — Вениамин на «океаническом» чуть не захлебнулся, решив одним глотком расправиться с теплым пойлом, при одном запахе которого у него забурчал желудок.
— … Вот почему хотелось, чтобы на отдыхе рядом были только свои, только друзья. Отдых должен быть полноценным.
— У вас беспокойная работа? — решил посочувствовать Вениамин.
Отец-командир хмыкнул.
— Смеетесь? — подозрительно глянул на Вениамина Иван Филиппович. — Э-э… что вы понимаете в современной фармакопее?
— Да я…
— Нет-нет, я не сержусь. Вы молоды, а я уж в том возрасте, когда хочется поделиться, по-доброму рассказать. Ну, наставить, что ли, как принято говорить в газетах… Современная фармакопея — это прежде всего отношения. Да-да, отношения между людьми. Очень сложные отношения, ведь мы имеем дело, сами понимаете, с больными людьми. А нередко — и с мнимо больными. Как бы там ни было, человек к нам приходит за помощью, и мы обязаны ему помочь. А как же иначе? Иначе нельзя.
Это «нельзя» было произнесено с такой силой, что Вениамин вздрогнул. Если раньше он представлял себе, что провизор должен быть обязательно тощим и черным, молчаливым, то сейчас видел его кругленьким, румяным, весьма обходительным…
Рулин, кажется, тоже слушал с интересом. А Иван Филиппович продолжал:
— Я понимаю, что может возразить Владимир Федорович. И он будет прав, в его положении взаимные отношения также играют громаднейшую роль. Но это другие отношения, так сказать, совершенно другой уровень. А отсюда и привычки, и образ жизни другой. Не так ли, уважаемый Владимир Федорович?
Вениамин тотчас уловил настороженность Рулина, словно тому что-то не понравилось в словах Ивана Филипповича.
— Но отдыхаем-то мы вместе, — продолжал толстяк. — Отдых, покой — вот что связывает всех человеков. Сон ночью, сон после обеда, сон, простите, в кресле за рабочим столом — это основа всего. И даже смерть — это тоже покой, это, если хотите, необходимость. Отдых, покой всех уравнивает, вот почему надо, чтобы рядом были только свои люди, только те, которым можно довериться.
Иван Филиппович ворожил словами, негромко и быстро, не давая остановиться мыслью на чем-либо им сказанном. И одновременно подливал, крошил свое четырехцветное кушанье, пододвигал каждому в тарелочках.
Водка была теплой. Да и откуда ей взяться холодной? На судне водки не полагается, так что не потащишь ее хранить в холодильник капитана или на камбуз. Да и вообще на теплоходе, как казалось теперь Вениамину, кроме открытой палубы, нет прохладного места — везде жарко. И еще постоянный свист, и стук дизелей, иногда неровный, а чаще до того нудный, что начинало казаться — это кровь так часто бьет в висках. Но сейчас стук дизелей вроде бы приноровился к голосу Ивана Филипповича, словно подпевал.
— … А что самое страшное во время отдыха? Суета! — И такое осуждение послышалось в голосе Ивана Филипповича, что Вениамин принял этот упрек на свой счет. — Что ж это за отдых такой, если постоянно одни заботы? Владимир Федорович, дорогой, ну как бы вы поступили, если бы в данный момент появился некто в солидном ранге или без оного и попросил бы помочь побыстрее доставить что-то такое грузоподъемное? А в порту очередь, все хотят скоренько из порта убраться, у всех горит…
И вновь Вениамин почувствовал, как насторожился Рулин.
— Нет, отдых — священное дело, — продолжал Иван Филиппович. — Запомните это, Вениамин. Как нельзя без крайней нужды будить спящего человека, так нельзя по пустякам прерывать покой отпускника. Да я бы того человека, что стал бы сейчас просить у меня дефицитное лекарство, адресовал бы весьма далеко. Ну что ж, бывает грешим, не без того. Люди-то верят. В такую вот ерундовину вроде аспирина, а верят. Разве можно лишать этой веры? Человек и так уже во многом разуверился, пусть хоть что-то останется. Верит в женьшень — ну и пусть его. Мы этот самый корень и предоставим. Не беда, что не так уж дешево он обойдется. Не в этом дело. Главное — человеку помочь. Веру в нем поддержать. А будет верить, легче станет преодолевать свои боли. Вот если руководитель верит в свою непогрешимость, так и пусть его, с большей уверенностью будет руководить. Это и делу на пользу. Бурно живет?. Так и что? Значит, расстановка его судьбы такая. Всегда с людьми, всегда в центре. Встречайся с другим руководством, говори. Там — банкет, здесь — накоротке. И денег, и здоровья много надо. Трудно, сложно, — а надо. Куда от этого денешься, не всякий возьмет на себя такую обузу, не каждому по плечу такая бурная, порой ночная жизнь…