Ни к чему, наверно, было заводить, этот разговор. Не желал Борис ни в какой институт. Да и дома оставаться не хотелось. Но не время было посвящать Вадима в свои планы. А Вадим, оказалось, четко видит свою цель: будет работать на заводе слесарем-сборщиком (самая перспективная специальность насчет заработка) и заочно учиться в строительном техникуме, откуда тоже весьма заманчивые пути ложатся под крепкие ноги. Заодно и дома помогать будет, ведь отцу уже скоро шестьдесят. А у младшего брата лишь розовый туман в голове.
— Эй, там, наверху, не уснули? — крикнул отец.
Уснешь на таком солнцепеке… Борис вскочил, рывком поднял брата, глянул ему в глаза. Тот вздохнул, нагнулся за вилами. И опять вал за валом покатили они сено к сходням. Только теперь уже помедленней: мужики сразу и ворошили, разбрасывали сено для просушки.
Скоро под ногами заходил дощатый настил, и остатки сена братья отнесли на берег сами. Отец объявил перерыв на обед. Борис сразу плюхнулся в воду, долго плавал, фыркая и разгребая намокшую траву. Остальные поплескались у берега и ушли готовить обед. Ели окрошку с холодным квасом, сало с мясными прожилками, черный хлеб, пили горячий, из термоса, чай.
Потом Борис прилег в тени под копной. Опять зашел разговор о наводнении, о том, что от коров придется, видимо, избавляться, мол, это уже точно, что рабочим не разрешат их держать.
— А что — и правильно, хватит горбатиться, — сказал дядя Иван.
— Ну ты, Иван, нагорбатишься, — с досадой отозвался отец. — Я уж удивляюсь, как сегодня-то поехал. У самого детей полон дом, а все по чужим закромам норовишь.
— А он на холявку, — ввернул Вадим и подмигнул Борису.
— Ну, ты брось, — хмуро сказал дядя Иван. — Я против хозяйства принципиально. Оно засасывает.
— Дурень ты, братец, — сказал отец, и Борис сразу уловил те же интонации, что у Вадима. — Твоя же Маруся к нам бегает каждый вечер за парным молочком, а ты тут хреновину порешь. А другим бабам, думаешь, легче? Я не знаю, что за жизнь будет лет через двадцать, вроде обещают сладкую, но хочу, чтобы не только мои дети, но и твои доросли до того времени здоровыми. Им-то уж точно придется еще повкалывать, чтобы люди получше нашего с тобой стали жить. Да и не стадо у меня, всего одна коровенка, так что ты меня к кулакам не причисляй!
— Да разве я про тебя? — сказал дядя Иван. — Я про то, какими наши ребята вырастут.
— А какими они вырастут? — спросил до тех пор молчавший Кизилов. — Вот оставлю я своим огород, корову, свиней, и пусть живут как хотят. Главное, чтоб сыты были. От живота все идет.
— Еще один нашелся! — закричал отец. — Тот, значит, все готов порушить, а этот — лишь бы брюхо натолкать!
— Чего разошелся? Ты вон своих сынов спроси — они-то за что? — равнодушно сказал Кизилов.
— За что же мы можем быть? — сказал Вадим. — Мы — как отец.
Отец гордо посмотрел на Кизилова. А Борис вдруг уловил какую-то неточность в ответе. Не фальшь, правда, скорее, намек на нее, которой другой человек, не близкий по крови, может даже не почувствовал бы.
… Сегодня Борис Петрович понимает, что старший брат говорил без какого-то умысла. Он таким был всегда и не знает, даже не думает, что можно и нужно быть другим. Отца считал уже устаревшим, отжившим свое время, а потому зачем с ним было спорить? Тем более, что в семье всегда и все должно быть твердо, слово старшего — закон. И открытки к каждому-празднику, и неустанная забота о любой мелочи в здоровье или еде каждого в семье, и дотошность в организации любых дел, обещавших выигрыш, — все это в Вадиме проявилось сразу, будто до поры дремало, а как только кончилась юность, — вот он, готовый образ жизни. Будто та тысчонка, которую, как сейчас принято, накапливают с помощью госстраха родители к восемнадцатилетию своего чада и которую подросшее дите требует как нечто законное.
Но тогда, на берегу Амура, Борис почувствовал, что оба они — не как отец. И поддакивать ему, значит — врать. А врать неловко, все же армию прошел. Да и какой смысл?
— Нет, отец, мы, наверно, не так. Не так, как ты, — и запнулся, не умея выразить свою мысль.
Отец не понял.
— Ну, конечно, вы будете жить лучше. Зря, что ли, мы с матерью жизнь прожили? Станешь инженером — вот и хорошо будет.
— Да не буду я никаким инженером! — закричал Борис. — Не хочу. Я уехать хочу.
— Как — уехать? — опешил отец.
Борис сразу пожалел, что не сдержался, не ко времени было… Уставился на него дядька Иван, усмехнулся Кизилов. Но было уже поздно.