Прошел от остановки между серыми пятиэтажками, по проулку среди одноэтажных домишек и подошел к дому, скрытому густыми черемухами и разросшимся малинником. Две черемухи, что росли против его окна, наполовину были окутаны белой кисеей паутины. Калитка была все та же, только уж изрядно разболтанная. Борис Петрович, не входя во двор, крикнул:
— Хозяева!
Подождал, повторил. Но никто не отозвался. Видимо, хозяева были во дворе, и Борис Петрович прошел к крыльцу. Сразу отметил, что веранда вверху отошла от стены дома, а у крыльца — отколовшаяся доска, на входной двери синяя краска облупилась, красилось еще в его бытность. Над дверью был легкий навес, одна подпорка которого болталась, отчего навес перекосился и напоминал козырек небрежно надвинутой кепчонки. Видимо, новые хозяева мелочами быта не интересовались.
Борис Петрович не решился открыть дверь и по тротуарчику прошел за веранду. И тут остановился, пораженный. На месте баньки вдоль бокового забора огорода тянулся добротный сарай из свежих досок, а основной сарай, что стоял к бывшей баньке буквой «Г», весь был сплошь облеплен пристройками. Борис Петрович подошел ближе. В сараи вели три двери, а вдоль них забор отхватывал довольно большой кусок огорода. Вся земля на этой площадке была изрыта, от небольшой калитки вправо и влево вдоль забора тянулись замызганные и обкусанные корыта. Их можно было наполнять и не заходя за калитку, из огорода. Шесть хрюшек, уже крупных, валялись тут же, за загородкой, и, почуяв чужого, лениво и сыто похрюкали, даже не приподняв морды. Донеслось хрюканье и из сараев.
Борису Петровичу показалось, что он попал на ферму, что сейчас из дома выйдет управляющий и угрожающе спросит у него, что он тут делает, в общественном животноводстве… Но никто из дома не выходил, и Борис Петрович рискнул идти дальше. На веранде постучал в дверь, прислушался. Донесся слабый голос. Борис Петрович вошел. Сразу попал в густые запахи, какие бывают только в посудомоечной огромной столовой, где не особенно заботятся о чистоте и проветривании. Слева на полу стояло несколько больших баков и, наверно, с десяток ведер, большей частью пустых. Справа на печи — тоже большие баки, в них что-то булькало, и именно оттуда вырывался тот самый запах. Здесь была оглушающая жара и густо жужжали мухи. Борис Петрович откинул серую, тяжелую от грязи двухслойную марлю и прошел в следующую комнату.
Тут он опять, но уже отчетливо, услышал тот же голос:
— Вы кто, зачем пришли?
Перед Борисом Петровичем, буравя его подозрительным и одновременно испуганным взглядом, стояла старушка. Небольшая такая старушка, крепенькая, в зеленом платочке, подвязанном под подбородком, в зеленом же комбинезончике, слегка полинялом, застиранном, но аккуратном, перетянутом в талии пояском.
— Лида, хто там, не хозяин пришел? — раздался из другой комнаты, дребезжащий, явно старческий голос.
— Не бойся, не он, — бросила старушка, пристально разглядывая гостя.
— Понимаете, эээ… — растерянно протянул Борис Петрович, — я только посмотреть. Жил я здесь когда-то… давно.
Подозрительности во взгляде старушки поубавилось.
— Чего ж тут смотреть? Была хата ваша, стала наша. — Но с места она сдвинулась, освобождая дорогу, ушла в соседнюю комнату. Уже оттуда для чего-то уточнила: — Племянник наш дом-то купил, а мы его тетки…
Борис Петрович осмотрелся. И здесь все больше было похоже на склад, чем на жилье. В углу — мешки, один из них развязанный — там видны были сухари, обломки хлебных буханок. В стороне картонные ящики из-под импортных консервов, тоже чем-то набитые. А слева… слева от входа старый шкаф, тот самый шкаф, который стоял у них уже в первые годы жизни Бориса Петровича. Он перекочевал в этот дом вместе с семьей из квартиры в засыпном двухэтажном доме еще тридцать лет назад, уже здесь сменил фанерные вставки в дверцах на рифленые стекла и служил для хранения посуды, крупы, специй.
«Что ж ты, братец, мог бы хоть шкаф вывезти отсюда», — с досадой подумал Борис Петрович, все больше мрачнея оттого, что именно в этом доме, доме его родителей, разместилось все это свинство.
— Зря собаку-то отцепила, — донеслось из соседней комнаты, и Борис Петрович разозлился. Уже не таясь, громко стуча каблуками, вошел туда и остолбенел.