Все здесь осталось так, как при отце с матерью. И трюмо в углу, и горка со стеклянной посудой, и швейная машинка, и даже телевизор тот же, «Рекорд-64». Даже дорожки лоскутные, даже занавески на окнах с оборками понизу те же. Только в старом отцовском кресле сидел не отец, а встретившая его старушка Лида, а на старом диване лежала еще одна старуха — оплывшая, повязанная, будто в стужу, хотя за окном жарил июль, теплым пуховым платком. Она укоризненно смотрела на сожительницу и говорила дребезжащим голосом:
— Ну пусть человек посмотрит, разве жалко? А собачке гулять надо, она и так злая стала, на цепи-то…
— Добренькая?.. — будто не замечая Бориса Петровича, набросилась на нее Лида. — Тебе вот хозяин задаст. Он и так тебя выгонять собрался, а теперь и разговаривать не станет. Так тебе и надо, вернешься в богадельню, быстрей там сдохнешь…
— Ну зачем ты так, Лида, зачем ты такая злая? — Старуха беззвучно заплакала.
Неожиданно всхлипнула и Лида:
— Дура, я ж и для тебя стараюсь, — жалобно сказала она. — Куда мне-то деваться, если он тебя выгонит? Я ж этих твоих хрюшек боюсь, он как это поймет, так и меня погонит…
Теперь плакали обе, и Борис Петрович растерялся. Слишком много было загадок. Хотя он и не придал этому сразу особого значения, но заметил и провод, и цепь на нем, и собачью будку. А густо разросшийся вдоль всего забора малинник? И эта мебель в доме, целиком из его прошлого?..
Уже не обращая внимания на старух, он прошел к горке и выдвинул левый ящик. Так и есть… Взял в руки стопку писем, стал перебирать. Его письма из армии, из леспромхоза, письма Вадима, сестер, письма родственников из Сибири… А в ящике — фотографии, старые документы.
— Ой, зачем вы трогаете? — пискнуло из кресла. — Сейчас хозяин приедет, ругаться будет.
— А вы-то кто? — резко обернулся Вадим Петрович.
Толстая старуха беззвучно плакала, не в силах вымолвить ни слова.
— Не надо на нас кричать! — Лида вытянулась во весь свой росток, и голос ее стал тверд. — Да вы знаете, на кого вы кричите? У Маши орден Трудовой Славы есть, свинаркой в совхозе была. А я заслуженный педагог, меня дети любили, любили… — и осеклась, всхлипнула.
— Как же вы здесь оказались? — глухим голосом спросил Борис Петрович.
— А вот попадете в дом для престарелых, тогда и посмотрим. За все будете цепляться, чтоб не видеть, как вокруг все медленно умирают. И никто к вам не будет ходить…
Стукнула входная дверь, и тотчас раздался веселый голос:
— Эй, одуванчики! Где вы? Встречайте, я вам и нашим деткам гостинчиков привез. — И что-то тяжело грохнулось о пол.
— Ой, хозяин!.. — приподнялась с дивана Марья.
— Ну и мухоты развели! А собачку зачем отцепили? — Все так же бодр был очень знакомый голос, но и тревога в нем прорезалась. Что-то он там передвигал в кухоньке за грязным марлевым пологом, а тут затих, вероятно, прислушивался. — Что вы там, поумирали, что ли?
Борис Петрович сорвал занавеску, сгреб письма, фотографии, остальные бумаги из ящика, связал углы занавески. На пороге кухни они столкнулись.
— Борька?! Ты что тут делаешь?
— Ну и сволочь ты! — сказал Борис Петрович негромко и оттолкнул брата с дороги.
Тот попятился и осел на мешки, чем-то набитые. Борис Петрович хлопнул дверью, калиткой, проходя мимо ядовито-зеленых «Жигулей», даванул на крышку багажника, в котором стояли большие солдатские термосы, еще один мешок, и быстро зашагал к автобусной остановке.
В этот, последний раз Борис Петрович поехал к брату один, и снова по тревожной телеграмме. Из нее выходило, что у Вадима плохо со здоровьем. Хоть последнее время и не отвечал Борис Петрович на письма брата — телеграмма поколебала его.
Брат действительно лежал в постели и вышел открывать дверь в халате. Но тут же переоделся, стал готовить на стол. Постепенно походка его становилась быстрой, иногда он появлялся в зале, где на диване сидел Борис Петрович, присаживался, тут же вскакивал, доставал тарелки, ставил на стол, бросал это занятие, убегал на кухню и вновь появлялся, что-то при этом безостановочно говоря и обрывая себя на полуфразе. И это мельтешенье небольшой синей фигурки среди стен, отделанных под кирпич, — мрачных и массивных — вселяло тревогу. Будто метало синюю льдинку, било о темные скалы, затирало.
— Да перестань ты бегать! — не выдержал Борис Петрович. — Куда детей и жену дел?
— Ее я к теще отправил, пусть поревет там, — донесся глухой голос Вадима, кажется, из ванной. Потом звонче, с дребезжаньем посуды, из кухни, с яростью: — А деток… к чертям собачьим! — Через секунду он влетел в зал. — Как отцу тяжко стало, так кто куда. Выросли: «Мы — сами по себе, а вы — как хотите!» Вот вам, ешьте на здоровье, дорогие родители!