На чердаке Генка быстро раздул костер. И только подвесив над костром закопченные котелок и чайник, стал переодеваться.
В котелке был гороховый суп, сваренный Генкой вчера, вкусный, хорошо заправленный. Олифер вытащил из рюкзака банку тушенки.
— Дядя Олифер, а ты как сюда попал? — спросил Генка, когда уже пили чай, в который Гудков бросил обрезки веток лимонника. — Там ведь в одном месте такая ямина есть, что можно запросто утонуть. А мостик в кустах.
— В ямине твоей, Генка, я побывал. Да где я только не бывал… А вот до мостика не дошел. Впрочем, еще до одного места не дошел пока — до Северного полюса. Но какие наши годы! Главное, сам себя не хорони, если даже другие это уже сделали… Зато я тигра видел, как вот тебя, может, чуть дальше.
— Ну!..
— Даже запах его чуял.
— И какой он, запах?
— Ну какой… Звериный, конечно. Ты все меня расспрашиваешь, а вокруг вашего города такая тайга, сопки, речки. Что ж, отец никогда тебя не водил в лес?
Генка хотел сказать, что отец и ружья в руках не держал, а за ягодами и грибами они ездили всего один раз — давно, когда он еще в школу не ходил. Но промолчал.
— А где сейчас отец? — осторожно спросил Гудков.
— В отпуск уехал, к бабке, матери своей, — неохотно ответил Генка. И повторил то странное слово: — Отлеживается.
Слово это он вычитал однажды в бабкином письме. Действительно, отец последние годы в отпуске отлеживается, уезжая к своей матери. И был-то не старый — такой, как Олифер. Но этот на месте не может усидеть, а отец, как писала бабка, никуда не выходит, ни с кем не встречается. Мать как-то кричала на него, что только в первые годы они вместе ездили в отпуск, и к морю, даже путешествовали по Средней Азии. «Ну куда все ушло, куда? — кричала мать. — В кого ты пошел? Отец-то у тебя каким был, а? Настоящий мужик, и в доме всегда порядок, и на работе». Деда по отцу Генка не помнил, он умер рано. Но говорили, что характером Генка пошел в него. Особенно упрямством. А отец, когда упоминали про деда, хмурился, вроде недолюбливал его. И еще, как говорили, дед любил уходить в тайгу. А отец по субботам пропадал на заводе, по воскресеньям выпивал, на Генкины просьбы сходить в лес не откликался. Генке казалось, что отец вообще его не замечает, только когда-то, еще перед школой, пытался заставить его все выполнять по режиму, особенно утреннюю зарядку. И чуть что — хватался за ремень, говорил, мол, «инженера из тебя уж наверняка не получится, а в меня отец это вбил. Вот и я в тебя что-нибудь разумное вколочу». Было, конечно, больно, но Генка не плакал, только все сильнее сопел.
— Он, наверно, мне… чужой, — едва слышно сказал Генка.
— А ты знаешь, — вздохнул Олифер, — я своего отца чуть не за шпиона принимал. Он на заводе работал, а в свободное время все в лес уходил. У нас было много книг о природе. А в лесу, недалеко от поселка, стояла воинская часть. Мне и взбрело почему-то в башку, будто лесом он занимается для виду, а сам, наверно, все в части высматривает, подсчитывает пушки. С какой дурости я стал так думать — до сих пор не пойму. Наверно, всяких книжонок начитался или, может, оттого, что он был строг со мной? А ведь то, что я природой увлекся, даже три курса пединститута, окончил по этому профилю, — это его заслуга. Хотя, конечно, — вздохнул Олифер, — он об этом не узнал. Я в пятнадцать лет из дому удрал, а пока меня не было, — отец умер. И ничего уже не смогу ему сказать и прощения не смогу попросить…
За спиной Олифера металась на скате крыши черная тень, словно привязанная к свету костра.
— Время у нас еще есть, — сказал Гудков, помолчав, — пусть плотина в деле побудет, посмотрим… Я тебе про Кукуевку расскажу, вот уж где мы учудили…
Олифер оживился.
— Кукуевка — это деревня такая в Приморье, в самой глуши. Летом только морем можно добраться, а зимой по зимнику. Я как раз институт бросил, надоело сидеть в городе, дела хотелось, природы. В Кукуевке я преподавал естествознание — ботанику. А с кадрами было плохо, так что еще преподавал и историю, и физкультуру. Восьмилетка у нас была, леспромхозовская. Народ лес заготавливал и браконьерничал. Тайга-то там богатая, рядом теплое море, вот зверья и развелось. Олень, кабан, коза дикая, медведь, рысь. Даже тигры. Ну и рыбы всякой хватало. И грибов, и ягод. Туда бы моего отца, а он, видишь ли, завод хотел построить…
Браконьерам там было свободно: на весь поселок один милиционер и один рыбнадзоровец. Даже егеря-охотоведа не выделили: мол, по численности населения не положено, да и кто полезет в такую глушь? Но ведь лезли, разве в наш век техники преграды есть? На судах заходили, на вертолетах прилетали. Эти-то, правда, сами в тайгу не лезли, но зато местных нанимали, прямо на глазах портили людей подачками.