Кто-то видел в этом пользу. Элай после пяти лет борьбы за практически несмышлёных ундин мог только плеваться, потому как в сливе лишних эмоций фамильяру видел приравнивание разумного создания к мусорному ведру.
Бежал от этого сто тридцать лет, всячески уворачиваясь от звания рабовладельца, но вот, похоже, отцу надоело церемониться. Получите, распишитесь. Альбар что, помирать собрался, раз так озаботился состоянием сына? Да вряд ли — в свои триста семь он мог бы править ещё не один десяток лет. Элай тяжко вздохнул, рассеянно пригладил торчащие волосы, а затем протянул руку к шкатулке.
Теперь уже не сбежишь. Пройти ритуал связки под руководством отца было бы ужасным унижением для наследника дома, героя войны и просто мага, не выносящего чужих глаз, когда нужно сотворить нечто серьёзное. Вроде порабощения чужой души.
Гадко, гадко, как же гадко. Даже во рту не настолько мерзко, как внутри. Не скрывая отвращения, Элай откинул крышку шкатулки только с одной мыслью: возможно, существу внутри тесно, и заставлять его ждать выглядит издевательством.
Но тесно никому не было. Внутри шкатулки на алом бархатном лепестке розы лежала крохотная девушка, подложив ладошки под голову. Молочная кожа казалась полупрозрачной, присыпанной чем-то слабо мерцающим, а простое белое платье открывало вид на тонкую шею и предплечья. На совсем по-детски безмятежное лицо упал луч солнца, и девушка заморгала, открыв большие, васильково-синие глаза с чуть более раскосым, чем у людей, разрезом. Пискнув, словно от смущения, она резко вскочила на ноги, слегка качнувшись от собственного усердия. Удивительного оттенка лавандовые волосы двумя тугими длинными косами упали на хрупкую спину.
— Простите, милорд, — склонила она голову в почтении, всё ещё заспанно моргая. — Приветствую вас, мой господин.
— Мать моя медвежуть, — тихо ругнулся Элай, устало сжимая переносицу, чтобы только не смотреть на это несчастное, вымуштрованное до военной закалки создание. Ему столько нужно было сказать ей, но приличных слов отчего-то совсем не появлялось. К такой нежной воздушности он оказался не готов. Хрупкости. Невинности.
— Если я посмела вас оскорбить своим видом, то вы вправе наказать меня за такую дерзость, — тем временем колокольчиком прозвенела девушка, склонив плечи ещё ниже.
— Нет-нет! — поспешил отмахнуться Элай, пока она сама не стала лупить себя за его слишком длинный язык. — Приветствую, эээ… леди. И пожалуйста, не надо называть меня господином.
Эйфири качнулась на ногах-палочках, словно от порыва ветра, которого в кабинете с закрытым наглухо пыльным окном не могло и быть. Несмело подняла взгляд с созерцания мысков башмаков на Элая, и в глубине васильковых глаз отчётливо встал страх.
Мелькнула глупая мысль, что именно эта малышка родилась из василька или лаванды. От шкатулки пахло полевыми цветами, как от целого букета, и внезапно захотелось предстать перед ней в более презентабельном виде: не с торчащими волосами и не в мятой после попойки рубашке.
— Но если я понимаю правильно, то вы мой господин, милорд, — голос эйфири стал ещё выше, задрожав. — Или вы намерены от меня отказаться?
— Я… Послушай…те. Как мне вас называть, леди?
— Так, как захочет мой господин, — девушка присела в реверансе, видимо, желая показать свою идеальную выучку.
— Нет, так не пойдёт, — нахмурился он. Всё больше хотелось выпить, вот только два дня подряд заливаться хмелем он себе никогда не позволял. — Вас же как-то звали в академии?
— Не нужно обращаться ко мне на «вы», милорд. В академии я отзывалась на номер двенадцать. Вы же…
— Должен дать имя во время ритуала связки, да, — Элай горестно вздохнул, наблюдая за возрастающим волнением на светлом лице волшебного создания. — Но его не будет. Ты свободна. Я не держу тебя, и позволяю уйти прямо сейчас.
Казалось, что эйфири ударили по ногам. Шумно ахнув, она упала, словно подкошенная, пятой точкой всё на тот же лепесток розы, и у Элая на секунду пропало дыхание от того, сколько боли отразилось в васильковых глазах. Даже лавандовые косы задрожали от сдерживаемых слёз: