— Кто это? Что с ней?
— Наша дочь, — бесстрастно сказала Марта.
— Дочь, дочь, — пропищала Гастрик, барабаня по вновь опущенному Маржой стеклу.
— Ничего не понимаю, — пробормотал Сильвобрук и, утопив тощую шею в поднятом воротнике плаща, неловко улыбаясь, раскланялся с супругами и исчез в потоке автомобилей, застывших перед красным светофором.
— Как объяснить людям все это? — глухо сказала Марта, помогая Артуру спустить коляску с тротуарного бордюра. — Доктор Вальк вчера поинтересовался, многие ли досаждают нам своим любопытством. Я не сказала ему, что о Гастрик пока никто не знает. Ну а теперь…
— Почему бы не сделать вид, что у нас двойня? — как бы спросил самого себя Баат. — По сути так оно и есть — я все более убеждаюсь, что это не один человек.
Весть о том, что год назад у Баатов, оказывается, родились двойняшки, но одна из дочерей ужасно уродлива, поэтому родители прячут ее, быстро разнеслась по городу. В «Вечернем Асинтоне» вскоре появилась крикливая статейка под заголовком «Сколько детей у Баатов?». Заканчивалась она вопросом: «Интересно, какой половине дома принадлежит каждая из этих девочек? Ведь через него проходит пограничная полоса, разделяющая город на две зоны».
Артур Баат скрипел зубами, читая эту гнусность. Теперь супруги окончательно замкнулись от общества. Они купили за городом небольшой коттедж с приусадебным участком, перебрались туда и стали вести почти отшельнический образ жизни. Марта занялась вязанием на ручной машине, что приносило в семью некоторый доход. А Баат оставил работу в обсерватории и подзарабатывал уроками в частном колледже, продолжая изучать собственную дочь. В этом помогал ему подаренный Сильвобруком прибор, который тот недавно изобрел. Компактный, размером тридцать на пятнадцать, этот прибор под названием «Око» обладал свойством идентификации пользователя с любой личностью. То есть, подключившись к кому-либо, можно было слиться с чужой сутью настолько, что как бы стать другим, заглянув в самые потаенные уголки чьей-то жизни. Прибор заманчивый и опасный. Сильвобрук держал в секрете свое изобретение, ибо сразу сообразил, что оно может быть использовано в других целях. Работая же над прибором, он был одержим обыкновенным любопытством: каково в другой шкуре? Испокон веков это интересовало художников, литераторов, актеров. Но только единицы с очень развитым воображением могли совершать путешествие в чужие души. Сильвобрук мечтал о времени, когда это будет доступно каждому и, постепенно преграды между людьми исчезнут, исполнится давняя мечта — быть прозрачными друг для друга, чистыми, без паутинных чердаков, захламленных разной дрянью. И люди, знакомясь, станут обхмениваться не рукопожатием, а протянут один другому тоненький провод этого «Ока», и сразу будет ясно, кто есть кто.
Отдавая прибор в руки Баата, Сильвобрук преследовал гуманную цель. Ему хотелось, чтобы Артур Баат не только знал каждую мелочь, творящуюся в душе несчастной Гастрик, но и мог развлекать девочку картинами из собственной жизни: «Око» проецировало в мозг другого человека все, о чем вспомнит индуктор.
Размышляя о крутой перемене в жизни его и Марты, Баат часто вспоминал приснившийся накануне рождения дочери странный сон, под впечатлением которого он ходил несколько дней. Снилось ему, будто открывает он утром глаза и видит, что одна из стен комнаты разрушена и в проеме сверкает близко подступившее к дому море. «Это сон», — сказал он себе во сне и зажмурился. Но через мгновенье вновь открыл глаза и увидел этот же леденящий душу пейзаж: берег моря с красным, выжженным каким-то катаклизмом песком, он лежит в полуразрушенном доме, и вокруг ни души. Встал, вышел через проем в стене наружу. Красная зыбь колышется под ногами, и страшно сделать шаг. Неведомая реальность плотно обступила со всех сторон, угрожая своей безлюдной необыкновенностью. Море непохоже на земное: над поверхностью крутых изгибов черных волн то там, то тут поднимались блестящие ядовито-изумрудные деревья с живыми, червиво шевелящимися ветками и змеиными стволами. Проснулся с бьющимся сердцем, и отчего-то было так тяжело, так пасмурно на душе, что хотелось, как в детстве, уткнуться носом в грудь матери и поплакать.