— Не лучше и не хуже, — сказал он, стараясь не раздражаться. — Он совсем другой. И вас теперь не узнает.
— Это как не узнает? — Бородулина вскочила. — Да я… Сегодня же напишу в министерство! — Ее бегающие глазки, казалось, вот-вот ускользнут с лица. Она скандально подступила к столу. — Я этого так не оставлю! Покажите мне мужа! Сейчас же!
— Мила Михайловна, вы умная женщина. Сядьте. — Косовский обнял ее за плечи и усадил. — Подождем немного, он сейчас в неважном самочувствии. Но если вы так настаиваете, скажу правду: Бородулина, как такового, нет. Человек, с которым вы скоро увидитесь, Некторов Виталий Алексеевич.
— А дети?! — опять вскрикнула она. — А регистрация в загсе?!
— Пусть вас это не волнует, уладим. Детям будет назначено солидное пособие. Впрочем, ничего еще не известно. Может, все будет по-прежнему.
Бегающие глазки понемногу успокоились. Бородулина шумно вздохнула.
— Ладно, посмотрим, — примиряюще сказала она и встала. — Я тут принесла ему тертую смородину в сахаре. — Она вынула из сумки баночку и поставила на стол. — Его любимое лакомство.
«Кто его знает, что он теперь любит», — подумал Косовский.
6
Весь день взбалмошно и весело девочки хлопали дверьми: то схватят кусок яблочного пирога, то вынесут во двор и опять занесут игрушки. Потом прибежали, затормошили:
— Мы на качели, тут недалеко. Мамочка, ну пожалуйста!
— Идите, ради бога, — отмахнулась Бородулина и устало опустилась на диван.
За весь выходной и не присела. Чего только не переделала: и стирала, и полы мыла, и обед готовила. Даже пирог испекла к приходу Валентины. Подруга должна была появиться с минуты на минуту, и Мила Михайловна то и дело поглядывала на часы — скорей бы!
Две недели она хранила от всех свою невероятную тайну, честно выполняя просьбу Косовского держать язык за зубами. Молчание дорого стоило ей — начались мигрени. На работе путала в документации фамилии и цифры, стала рассеянной, раздражительной. Коллеги сочувственно вздыхали — надо же, как переживает за супруга! О подробностях беды, постигшей Бородулина, никто не знал.
К концу второй недели вынужденного молчания Мила Михайловна ощутила такой зуд в груди, что начала срочно думать, кому бы излить душу. После некоторых раздумий остановилась на своей сослуживице Валентине Сойкиной. Это была женщина, которой Бородулина ни разу не позавидовала. Незамужняя, в одной комнате с больной матерью-старухой, Валентина являла собой пример неудачной тихой жизни и умела искренне сочувствовать другим.
Будь Бородулин законченным покойником, Мила Михайловна искренне бы скорбела по нему и, как это бывает, возможно, заново полюбила бы. Но сейчас ее одолевали самые противоречивые чувства. «Охламон ты мой невезучий», — думала она порой с горькой нежностью. Но вдруг накатывала ярость, и она рвала и метала, бормоча: «Погоди, встретимся, разберемся, кто ты теперь. И тогда…» Что будет тогда, Бородулина не знала.
Чуть не ежедневно она совершала набеги на клинику, прихватывая с собой дочерей. Часами простаивала у проходной, слезно умоляя впустить. Но все кончалось тем, что вызывали дежурного врача, давали ей бром, валерьянку, уговаривали держать себя в руках и терпеливо ждать. В такие минуты ей нравилось быть в центре внимания — на нее смотрели с уважением и сочувствием. А ведь рано или поздно пресса объявит имена пациентов доктора Косовского, и тогда ее фамилия, а может, и фотография, замелькает на газетных страницах. Нет, она, конечно, до глубины души потрясена тем, что случилось с мужем, но мысль о возможной популярности их семьи все чаще приходила в голову.
То-то запричитает, заахает, узнав обо всем, приятельница Валентина.
И Мила Михайловна так ясно представила, как усядутся они за стол, как нальет она в стопочки винца и проговорит со слезами на глазах: «За покойного Ивана Игнатьевича!» — «Ну?! — подпрыгнет подруга. — Неужто скончался? Что же до сих пор молчала?» — «И скончался и в то же время жив», — скажет она загадочно, промокнув глаза платком. «Ничего не понимаю», — пробормочет Валентина. «Думаешь, я понимаю!» — воскликнет она. И вот тогда обрушит на подругу свою тяжелую, невыносимую тайну.
Позвонили. Мила Михайловна вскочила, бросилась к двери. «Наконец-то пришла», — подумала она.
На пороге стоял Бородулин. Был он бледный, чуть осунулся, и одежда висела на нем, как с чужого плеча.
Отпустили! — охнула она, забыв на миг обо всем, что рассказывал Косовский. Засуетилась, забегала, схватила его под руку и потянула в комнату.