- Сомневаетесь, придетесь ли по душе Миле Михайловне?
- Не сомневаюсь, хочу знать.
- А вы уверены, что раньше были гармоничны?
Этот странный человек с внешностью Ивана Игнатьевича все больше притягивал Октябреву, Она безмерно хотела помочь ему, но как это сделать, не знала. Из своего невеликого житейского опыта ей было известно, что настоящей драмой внешность может обернуться только для женщины. Но тут был иной случай. На ее глазах перестраивалась психика Некторова. И наблюдая, в каких судорогах и борениях он прилаживается к новой оболочке, пыталась облегчить ему этот процесс.
Тот случай на днях, когда Некторов прикоснулся к ней, что-то изменил, перевернул в их отношениях. Отчасти она все еще воспринимала его Бородулиным, соседом по дому, уважаемым отцом семейства. Но Иван Игнатьевич никогда не смотрел на нее так, как смотрит этот человек. Никогда Бородулин не обращался с ней так резко, грубовато. Как ни странно, это нравилось. И не однажды она ловила себя на мысли, что ей боязно отпускать его на волю судьбы, потому что уверена - только рядом с ней он обретет душевное равновесие. Поэтому, когда Некторову разрешили выходить за пределы клиники, она, к своему стыду, устроила за ним настоящую слежку.
5
В этот уголок парка больные забредали редко, только по воскресеньям, когда не было процедур и врачебных обходов. Тенистая аллея среди старых разросшихся каштанов вела в беседку, скрытую от глаз диким виноградом. Рядом - сосновая рощица, в которой водились клесты.
Еще издали Некторов увидел Тошу. Она расхаживала возле беседки, напряженно поглядывая по сторонам. Вот заметила его, неуверенно пошла навстречу. Светлое широкое платье свободно облегало ее раздавшуюся фигуру, и снова она показалась чужой, незнакомой. Остановились. С минуту молча рассматривали друг друга. Наконец он предложил:
- Сядем?
Вошли в беседку, уселись на противоположных скамейках и опять уставились друг на друга.
"Пусть это не совсем Виталий, все равно буду любить и жалеть его, мысленно уговаривала себя Тоша, стараясь держаться поспокойней. - Хуже, если бы передо мной оказался Виталий, не помнящий о наших встречах, о моих руках и губах. Буду считать, что он всего лишь переоделся". И все старалась отыскать, но не находила в этом хмуром толстеньком человеке черты утерянного мужа.
"Что ей надо от меня? - думал в это время Некторов. - Или одолевает любопытство, каков я теперь? А может, беспокоится об алиментах на будущего ребенка? Да нет, она не мелочная, ее мысли вовсе не об этом. Но ведь не продолжает, в самом-то деле, любить мою душу? Смешно. Моя душа насквозь пропиталась бородулинскими соками, значит, я теперь не тот, и нужно сказать ей об этом". Но неожиданно спросил:
- По школе очень соскучилась?
Тоша вздрогнула. Низко, почти у лица, порхнула какая-то птаха.
- Клест, - пояснил Некторов. - Здесь много клестов. Бытует поверье, что эти птицы переносят людские болезни на себя.
- Так их нарочно развели здесь?
- Нет, конечно. Предрассудки все это. Хвойная рощица, вот и поселились.
"Об этом ли нам говорить?" - подумала она и, не сводя с него взгляда, сказала:
- Я знаю, о чем вы... то есть ты... Да, ты! Знаю, о чем сейчас твои мысли.
"Меня раздражает твой квадратный подбородок, но тебе никогда не догадаться об этом!" - мелькнуло у него. Сухо сказал:
- Я вел себя по-свински, прости.
- Да что ты! - глаза ее влажно покраснели, она с трудом улыбнулась и замахала руками; - Ты молодец, умница! Что бы я делала, если б так ничего и не узнала? Все эти дни я только о тебе... О том, как хорошо нам было в лагере и как мы надолго поссорились, потом помирились, и было еще лучше. Теперь уже все знают, что с тобой случилось - и Манжуровы, и Котельниковы. Все ужасно рады, что ты жив! Ну представь: каждое воскресенье бегали с цветами туда...
- На кладбище, что ли?
- Ну да. И вдруг... Говорят, такую штуку мог отколоть только ты. Рвутся, хотят увидеть тебя.
- Еще чего! - он заерзал по скамье. - Ни в коем случае, пока я этого не захочу сам!
- Да-да, конечно, - спешно согласилась она. - Только не волнуйся, тебе нельзя волноваться.
- Очень переживали? Только честно!
- И не стыдно о таком?..
- А народу много было?
- Ой, много! - Тоша обхватила голову руками, припомнив тот тяжкий день. - Студентки рыдали. А одна девушка, говорят, дня три не уходила с кладбища.
"Интересно, кто бы это?" - подумал он с тщеславным удовольствием.
- Запомни, для женщины...
- Внешность мужчины мало значит?
- Представь!
- Но я ведь не просто сменил костюм. Я теперь химера: то ли грифон, то ли кентавр, то ли русалка! Словом, черт знает кто.
- Не надо так о себе, - она вынула платок из кармана широкого, присборенного на кокетке платья и приложила к глазам.
- Ты вот что, - губы его скривились. - Маме пока ни слова. Или уже проболталась?
- Нет, конечно. Боязно...
Он прочел в ее глазах жалость, и его стал разбирать смех. Вот уж никто, кроме матери, и то, когда он был ребенком, не жалел его.
- Тоша, голубушка, - он встал, подошел к ней, взял за руку. - Неужто тебе и впрямь жаль меня?
- У нас будет сын, похожий на тебя прежнего, - сказала она, глотая слезы.
Ему почему-то было неприятно услышать это. Он уже начинал привыкать к себе теперешнему, и ее слова были восприняты, как отталкивание от его нынешнего облика, в то время как Тоша тянулась к нему со всей открытостью и щедростью своей натуры. То, что он жив, было радостным и горьким чудом, которое она безоговорочно приняла своим измученным сердцем.
- Все так необычно, - говорила она сбивчиво, прикладывая к мокрым щекам ладони. - До сих пор я считала, что операции, о которых ты рассказывал, не скоро, в будущем... С другими. И вот... Я верю, ты выдержишь все это... А мама... Господи, это же мама! Вот увидишь, все будет по-прежнему. Знаешь, - она вскинула голову, - Арахна в греческих мифах, даже став пауком, продолжает ткать свою нить.
- Благодарю за прелестное сравнение, - усмехнулся он.
- Что это я... - она в отчаянии потерла виски. Губы ее дрожали. - Я ведь вот о чем: в любых обстоятельствах человек не меняет своей сути. Не должен менять.
- Успокойся, - он сочувственно сжал ей руку.
Она жалобно улыбнулась:
- Мне еще нравится у Толстого: каждый недоволен своим состоянием, но никто не жалуется на отсутствие ума. А помнишь, когда мы сбежали из лагеря на два дня в Симеиз, ты читал мне на пляже Звягинцеву: