— Да что ты! — глаза ее влажно покраснели, она с трудом улыбнулась и замахала руками; — Ты молодец, умница! Что бы я делала, если б так ничего и не узнала? Все эти дни я только о тебе… О том, как хорошо нам было в лагере и как мы надолго поссорились, потом помирились, и было еще лучше. Теперь уже все знают, что с тобой случилось — и Манжуровы, и Котельниковы. Все ужасно рады, что ты жив! Ну представь: каждое воскресенье бегали с цветами туда…
— На кладбище, что ли?
— Ну да. И вдруг… Говорят, такую штуку мог отколоть только ты. Рвутся, хотят увидеть тебя.
— Еще чего! — он заерзал по скамье. — Ни в коем случае, пока я этого не захочу сам!
— Да-да, конечно, — спешно согласилась она. — Только не волнуйся, тебе нельзя волноваться.
— Очень переживали? Только честно!
— И не стыдно о таком?..
— А народу много было?
— Ой, много! — Тоша обхватила голову руками, припомнив тот тяжкий день. — Студентки рыдали. А одна девушка, говорят, дня три не уходила с кладбища.
«Интересно, кто бы это?» — подумал он с тщеславным удовольствием.
— Запомни, для женщины…
— Внешность мужчины мало значит?
— Представь!
— Но я ведь не просто сменил костюм. Я теперь химера: то ли грифон, то ли кентавр, то ли русалка! Словом, черт знает кто.
— Не надо так о себе, — она вынула платок из кармана широкого, присборенного на кокетке платья и приложила к глазам.
— Ты вот что, — губы его скривились. — Маме пока ни слова. Или уже проболталась?
— Нет, конечно. Боязно…
Он прочел в ее глазах жалость, и его стал разбирать смех. Вот уж никто, кроме матери, и то, когда он был ребенком, не жалел его.
— Тоша, голубушка, — он встал, подошел к ней, взял за руку. — Неужто тебе и впрямь жаль меня?
— У нас будет сын, похожий на тебя прежнего, — сказала она, глотая слезы.
Ему почему-то было неприятно услышать это. Он уже начинал привыкать к себе теперешнему, и ее слова были восприняты, как отталкивание от его нынешнего облика, в то время как Тоша тянулась к нему со всей открытостью и щедростью своей натуры. То, что он жив, было радостным и горьким чудом, которое она безоговорочно приняла своим измученным сердцем.
— Все так необычно, — говорила она сбивчиво, прикладывая к мокрым щекам ладони. — До сих пор я считала, что операции, о которых ты рассказывал, не скоро, в будущем… С другими. И вот… Я верю, ты выдержишь все это… А мама… Господи, это же мама! Вот увидишь, все будет по-прежнему. Знаешь, — она вскинула голову, — Арахна в греческих мифах, даже став пауком, продолжает ткать свою нить.
— Благодарю за прелестное сравнение, — усмехнулся он.
— Что это я… — она в отчаянии потерла виски. Губы ее дрожали. — Я ведь вот о чем: в любых обстоятельствах человек не меняет своей сути. Не должен менять.
— Успокойся, — он сочувственно сжал ей руку.
Она жалобно улыбнулась:
— Мне еще нравится у Толстого: каждый недоволен своим состоянием, но никто не жалуется на отсутствие ума. А помнишь, когда мы сбежали из лагеря на два дня в Симеиз, ты читал мне на пляже Звягинцеву:
«Ну не забавно ли? — подумал он. — Вчера подбадривали философией, сегодня стихами. Удивительный народ эти женщины».
Знакомым жестом Тоша очертила пальцем его профиль со лба до подбородка:
— Я скоро привыкну… Обещаю.
Это быстрое примирение с его новым обликом вовсе не обрадовало. Он неловко отпрянул, смутился и выскочил из беседки.
— Вот, полюбуйтесь! — Петельков бросил на стол профессора ворох корреспонденции. — Больше половины из-за рубежа. Несколько писем мне, остальные вам. Умоляют, настаивают и даже требуют, чтобы поскорей опубликовали подробности операции.
— И мало кто интересуется душой оперируемого. — Косовский распечатал два письма, бегло пробежал глазами и отложил.
— Не кажется ли вам, что Некторов слишком прижился в клинике? Волнует его нелюдимость, замкнутость, нежелание видеть друзей и родных. Все это логично, ожидаемо, но есть ведь предел…
— Не торопите событий, Борис Григорьевич.
— А чем кончилось его свидание с женой?
— В тот день он почти ничего не ел, а Тоша ушла с заплаканными глазами.
— Меня он до сих пор считает своим первым врагом.
— Это не должно удручать. Есть нечто более серьезное.
— И все же неприятно, когда на тебя косятся, как на преступника.
— Кое-что мне уже нравится в нем. — Косовский достал из ящика стола пачку бумаг, порылся в них и вынул листок в клетку. — На днях дали ему просмотреть всю эту канцелярию. Говорю: «Наделал переполох, теперь помогай. Мне нужен секретарь». Попросил ответить на несколько писем. И что вы думаете? Нахулиганил, как мальчишка. Но меня это даже обрадовало Вот послушайте: «Уважаемый профессор Моррисон! Вас интересуют подробности нашумевшей операции „Некторов — Бородулин“? Спешу сообщить: операция столь проста, что скоро ее будут делать конвейерным методом. При этом желательно, чтобы мозг, предназначенный для трансплантации, имел побольше извилин, а тело, к которому его пересаживают, соответствовало современным стандартам красоты. В противном случае ваши пациенты могут проделать подобный эксперимент с вами».