– Жаль вас разочаровывать, но мое сердце заледенело много лет назад так сильно, что до сих пор пребывает в этом состоянии.
– Но разве оно не оттаяло чуть-чуть хотя бы после того, как эта страшная война закончилась?
– Может, она и закончилась, но все доброе в моей душе было выплакано кровавыми слезами задолго до этого, и в ней остались лишь уродливые рубцы и шрамы.
Гейбриел не сомневался, что это было правдой, но не мог придумать, как отвлечь Линетт от горьких воспоминаний. Приступ неудержимой ярости охватил его.
– Я бы убил этого ублюдка Страусса собственными руками, если бы он не умер собственной смертью. Единственное утешение, что теперь он осужден навечно гореть в самом страшном круге Дантова ада.
Линетт покачала головой, но ничего не сказала, и Гейбриел продолжил:
– Вы не просто хорошая, вы редкостная женщина – благородная, верная, внушающая доверие, решительная, изобретательная…
– Перестаньте сорить словами, словно влюбленный дурачок, – решительно прервала его Линетт.
– Но я действительно хочу, чтобы вы были рядом. Почему бы вам не потребовать от меня вернуть вам всю любовь и все, чего вы так долго были лишены? И разве сами вы не хотите этого?
Линетт долго смотрела на него, затем отвернулась.
– Вы ошибаетесь, а ваши выводы из собственной болтовни ровно ничего не значат.
И тут Гейбриел неожиданно для себя взял ее лицо в ладони. Он ожидал, что Линетт оттолкнет его, но она и не думала этого делать.
– Поймите, я люблю вас, люблю каждую вашу частичку, даже самую колючую и сердитую. Любовь – это не тюрьма, Линетт, и я докажу вам это. А пока я готов ждать до тех пор, пока вы не передумаете. – Сказав это, он отпустил Линетт, и они в молчании направились к экипажу.
Вскоре Линетт с головой окунулась в работу. Эстер зазывала ее на ужин, а Клер просила поиграть с ней, но чаще всего ей приходилось отказываться. Почтальон регулярно приносил посылки, которые заказывала Линетт. Ее план состоял в том, чтобы, полностью отдавшись искусству, прогонять мысли о Гейбриеле Пеннистане. До поры до времени это срабатывало, но затем пришло известие, что он покинул Уилтонов.
Уехал? Не увидевшись с ней? Не попрощавшись? «Не будь дурой! – выругала она себя. – Ты же сама сказала ему, что все это безнадежно и бессмысленно, и он поверил тебе». Правда, это так не похоже на него – безропотно признать свое поражение…
Шоцко одолжил ей на пару дней свой экземпляр книги Везалия, и Линетт, трудясь так, что у нее едва не сводило руки от судорог, сумела скомпоновать общий дизайн в целом, а затем начала заказывать недостающие материалы.
Шоцко обещал ей отвечать на все возникающие вопросы, но теперь ей очень недоставало совсем другого человека.
Линетт писала письмо доктору, когда кто-то без разрешения вошел в студию.
– Дочка, я просто не знаю, что делать с дворецким. – Эстер с треском захлопнула дверь и уселась в ближайшее кресло.
– Я полагала, что ты уже нашла кого-то на это место…
– Да, у меня на примете есть человек, который отлично подойдет нам.
– Тогда в чем проблема? – Линетт изо всех сил старалась сохранять терпение.
– Он не сможет приступить к работе в ближайшие две недели.
– Мама, у нас не было дворецкого последние два года, и мы жили совсем неплохо.
– Да, но теперь мы можем позволить себе нанять человека. Кстати, Гейбриел Пеннистан предложил нам помощь, пока новый дворецкий не сможет начать работать, и собирается приступить немедленно, сразу по возвращении из Лондона, куда он отлучился по делам.
– Мама, он же лорд, брат герцога Мериона, а не дворецкий!
– Конечно, не дворецкий, но он помогает нам в тех делах, где мне одной не управиться.
– Нет, это не годится. – Линетт покачала головой. – Ты уверена, что приняла верное решение?
Эстер Гилрей выглядела скорее раздраженной, чем уязвленной.
– Да, моя дорогая, в отличие от того случая, когда я сдуру согласилась помочь тебе в этой дикой авантюре по спасению детей.
Это положило конец раздражению Линетт.
– Прости, мне жаль, что я так сказала.
– А мне нет. Знаю, я далеко не лучшая мать и совершила ужасную ошибку со Страуссом, но теперь я стараюсь исправить ее и стать матерью, которой не смогла быть раньше.
– Ты всегда была моей самой чудесной мамочкой!
– Это ты сейчас так говоришь. Но иногда наступают моменты, когда я чувствую, словно ты никогда не простишь меня и какая-то часть в тебе будет всегда ненавидеть меня за то, что я подбила тебя на столь неудачное замужество…
– Ох, мама, довольно! – Линетт опустилась перед Эстер на колени. – Ты согласилась принять меня обратно, когда я ругала и проклинала тебя; с тех пор я не слышала от тебя дурного слова и чувствовала себя любимым, избалованным ребенком.
– Спасибо, доченька. – Эстер смахнула слезу. – Я скажу тебе так: мне нелегко далось решение помогать тебе. Поняв, что это будет не краткосрочная договоренность, я отправилась посоветоваться с нашим викарием. Мы долго говорили, и, в конце концов, он меня убедил, что любовь может исправить все. Нет такого гнусного преступления, которого бы не простил Господь. Но если Иисус может делать это, то почему я не могу простить свою дочь и позволить ей простить меня?
Это было самое красноречивое выступление Эстер, и Линетт, чмокнув ее в щеку, встала.
– Лорд Гейбриел может выступить в роли дворецкого, если тебе так хочется, – вздохнув, произнесла она, – но пока он находится здесь, я по-прежнему буду проводить большую часть времени в студии, и не хотелось бы, чтобы он навещал меня. Ты меня понимаешь?
– Да, дорогая, разумеется. Но иногда я задаюсь вопросом, а слышала ли ты меня вообще…
Особняк Мадлен Уилтон казался тихим аббатством по сравнению с жилищем Эстер Гилрей. Дом Гилреев был гораздо меньше, но зато обитало в нем вдвое больше детей, которым всегда что-либо требовалось: внимание, еда, лечение. Двери постоянно громко хлопали, а к полудню пол был усыпан мячиками и игрушками, несмотря на то, что каждый вечер их подбирали и раскладывали по местам.
Тем не менее, все дружно преодолевали трудности, и, несмотря на постоянный хаос, никто не изъявлял желания пожить в каком-либо другом месте.
Гейбриел быстро втянулся в привычную жизнь дома и начал вносить в нее посильный вклад: подбирал книги для Линетт, следил, чтобы часы были вовремя заведены, помогал готовить детей ко сну.
Тем не менее, в первые дни своего пребывания в доме ему удалось увидеть Линетт лишь однажды.
– Линетт всегда была упрямым ребенком, – рассказала ему миссис Гилрей. – Я думала, что Страусе выбил из нее это, но не совсем. Тем не менее, я полагаю, это хороший признак, что она так упорствует с вами, очень хороший.
Эстер Гилрей оказалась неисправимым романтиком. Может, упрямство Линетт и является хорошим признаком, но как завоевать внимание красавицы, не видя ее?
Желая прояснить ситуацию, Гейбриел спросил у миссис Гилрей, почему они с Линетт решили воспитывать нескольких детей. Оказалось, что они собирались заботиться о детях до тех пор, пока не будут найдены их родители, но у одного мальчика родители эмигрировали в Канаду, а родители близнецов погибли. Родителей Клер и Питера они так и не смогли отыскать. В итоге все дети вошли в одну большую семью.
– А вы знали, что когда-то я работала актрисой? – С энтузиазмом рассказывала миссис Гилрей. – Мой муж выходец из состоятельной провинциальной семьи, которая желала найти ему место в высшем обществе. Тем не менее вместо этого он женился на мне, и ни один из нас не пожалел о своем выборе. Когда родилась Линетт, его родители сжалились и были достаточно добры к нам, но настоящий брак и настоящая семья гораздо важнее и денег, и положения в свете. Увы, когда Линетт встретила Страусса, я как будто ослепла. Клянусь, я никогда больше не повторю подобной ошибки. А теперь позвольте мне дать вам один совет: не терпите ее упрямство слишком долго.