Председатель вышел, Григорий рассмеялся.
- Ты чего, Гриша? - спросил Родион, повернувшись к нему.
- Но ты же слышал, что он мне предложил?
- Так что ж тут смешного? И я тебе предлагаю: оставайся у нас. На Аннушке женишься, дядей мне будешь.
- Думаешь, она полюбит меня такого вот… горелого?
- Она тебя и такого полюбит, Гриша.
- Ну да? Так уж и полюбит?… А если по правде сказать, то я бы очень хотел иметь такого племянника, как ты.
- Гриша, домой вернемся, доделаем дедову работу?
- Да, Родя, обязательно. Запустим доильный цех, смонтируем в новом доме отопительную систему, свет проведем, доделаем дедову работу и справим новоселье.
- Так мы вроде бы уже справили…
- То были входины, а мы ново-селье справим - сказал: Григорий с нажимом.
- Я Аннушке напишу, чтоб приехала.
- Правильно, Родя, у меня к тому времени хоть усы отрастут.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
…Прошла неделя. Для Родиона каждый день проходил в томительно-тревожном ожидании встречи и сердечного, по-мужски честного разговора с отцом. И даже во сне он испытывал подобное чувство. Снилось ему не раз, что он разговаривает с отцом, и разговоры эти были откровенные, дружеские. И он, и отец весело смеялись, хлопали друг друга по плечу… И в те мгновения сердце Родиона заходилось от счастья… Но легкие сны имели несчастливые концы: отец вдруг утихал, веселость исчезала с его лица, он смотрел печально, как безнадежно больной человек, губы его начинали трястись, он отворачивался и уходил прочь, низко опустив голову… Родиону хотелось крикнуть: «Папа, подожди! Вернись!» - но голос вдруг пропадал, хотелось побежать за ним, однако ноги не слушались. И не раз Родион просыпался среди ночи от рвущихся, судорожных всхлипываний и сладостно-жгучих слез. И тогда, глядя в темноту, он с душевной мукой думал: «Я обидел его… Ну почему я тогда не сказал ему про те проклятые трубы?!»
Поздним вечером, сделав уроки, Родион вышел из хаты во двор. Вьюга разыгралась вовсю, снег бил по лицу, а он, не ощущая времени, все стоял у старого скрипящего клена и смотрел на новый дом. Одно окно было освещено керосиновой лампой, другое заколочено фанерой. Из жестяной трубы вылетали искры. За освещенным окном мелькала тень: там, в комнате, неспокойно ходил отец. Может быть, он хотел прийти в старую хату, но никак не мог решиться на это? Боялся, что мать не простит его…
- Ну почему же ты не идешь к нам?! - шептал Родион с болью.
Он загадал: если отец сейчас выйдет во двор, он подойдет к нему, возьмет за руку и, ни слова не говоря, поведет в хату. А может, самому пойти позвать?…
Задумался Родион и не слышал, как во двор вышла мать. Она обняла его и тоже стала смотреть на освещенное окно.
- Мама, ты простишь его? - спросил Родион о том, что не давало ему покоя.
- А ты, сынок?
- Да я сам виноват перед ним…
- Чем же ты перед ним виноват? - удивленно спросила она, присматриваясь к нему в темноте.
- Да многим… - Голос его дрогнул, ему не хотелось говорить об этом. - Пойдем позовем его в хату, - тихо добавил он.
- Нет, не надо, сынок. Он сам придет… Он должен сам прийти… Пойдем, Родя, озяб ты. Да и поздно уже.
Только они ушли, как из нового дома вышел Андрей. Постоял на крыльце, покурил, и, затоптав в снег окурок, направился к старой хате. Заглянул в окно, разрисованное морозным узором, и увидел сына - тот укладывался спать. Поднял руку постучать в стекло - и… не решился. Отошел.
Свет в окне погас. Андрей закружил по двору, словно его гоняли метельные вихри. Не хотелось ему возвращаться в свой пустой дом. Не отводил глаза от хаты. В окне, выходившем на веранду, горел свет: квартирант еще не спал. Глубоко вдохнув морозного воздуха, Андрей решительно поднялся на веранду. На темный пол вдруг упал желтый квадрат: Григорий открыл дверь своей комнаты и сказал так, словно знал, что отец Родиона сейчас придет к нему:
- Заходи, Андрей, я свое задание выполнил - закончил курсовую работу и как раз собирался трубку выкурить. А может, и тебе трубочку набить?
- Набивай. Никогда не пробовал курить трубку.
Андрей улыбнулся, может быть, первый раз за последнее время.