Марцишек ответила ей такой же теплой, благодарной улыбкой и вдруг прижалась щекой к грубому сукну ее пальто:
— Ах, Томка, Томка! Думаешь, я не знаю, что вы здесь с Владимиром Александровичем говорили обо мне и жалели меня? Ну не могу совладать с собой, когда Ваня уходит… Лучше бы я… Не надо, не надо меня жалеть…
— Ну что вы, Галина Павловна, — тронул ее за плечо Бадаев. — Полноте, кто вас жалеет! Вот возьму и пошлю на связь с рыбаками Большого Фонтана. Прикажу одеться нищенкой, выпачкать лицо сажей…
— Правда? — обрадовалась Марцишек. И навернувшиеся было на глаза слезы сверкнули на ресницах, как капельки веселого апрельского дождя.
— Правда. Вот вернется Иван Иванович, утром вместе обдумаем и решим. А сейчас я вас вот зачем позвал: чем кормить людей будем? Ведь проголодался народ. Что там у нас на ужин?
— Винегрет. Из кислой капусты и огурцов.
— С картошечкой?
— Картошечка… сгнила… Завтра на борщ еле-еле.
— И опять без луку?
— Без луку.
— А масло? Подсолнечное?
— По десять граммов на человека Васин выдал. Беречь, говорит, надо.
— Ах он жаднюга! Ах скупердяй! А ну-ка пойдем к нему. Пойдем выпросим лучку, картошечки. Ну какой же винегрет без картошки!
— А я тебя знаю, — опять тихонько смеясь, сказала Тамара, когда Бадаев и Марцишек ушли искать Васина. — Ты — Яшко Гордиенко О тебе только и разговору сейчас в катакомбах. Говорят, какой-то план принес, закрылись в штабе с командиром, никого не пускают к вам. Правда?
Яша смутился, не знал, что ответить своей словоохотливой собеседнице. Но в это время опять заиграл патефон, в угрюмом подземелье послышался звук, напоминающий скрежет камней, потом мощным аккордом ворвалась музыка. Партизаны собрались в центре зала.
Послышались возгласы:
— Тамара! Лезгинку!
— Где Тамара?!
— Это вас зовут? — робко спросил Яша, так и не ответив на ее вопрос.
— Нет, — тихо и, как показалось Яше, с сожалением вздохнула Тамара Меньшая.
Круг партизан раздался. На середину вышла тонкая в талии, высокая женщина. Одним движением руки она сбросила на руки соседа пальто, лихо топнула каблучком высокого полуботинка и замерла — в прищуре больших черных глаз горел лукавый, задорный огонек. Человек, принявший от нее пальто, сдвинул головку патефона, и пластинка начала мелодию сначала. В такт музыке партизаны легонько хлопали в ладоши, и женщина, подняв левую руку на уровень груди, будто поплыла по воздуху. Хлопки становились все громче, все энергичнее и все выразительнее трепетало сильное молодое тело под бордовым шерстяным платьем, все заметнее вздрагивали вишневые, чуть припухшие губы. И вдруг, на каком-то неуловимом для Яши такте, женщина сорвала с плеч большой кружевной шарфик, и будто вихрь ворвался в сырое подземелье, словно искры обожгли всех собравшихся, словно стремительный поток подхватил танцовщицу.
— Кто это? — спросил Яша свою новую знакомую.
— Тамара Большая.
Яше хотелось перебороть неловкость, охватившую его с самого начала знакомства, он иронически улыбнулся:
— Опять Тамара? И что это у вас за фамилии такие: Большая, Меньшая, а Малюсенькая тоже есть?
— Нет, нас только две, — ответила ему улыбкой собеседница. — Обе связные. И ребята, чтобы нас не путать, прозвали ее Большой, а меня Меньшой. А фамилии у нас обыкновенные: она — Тамара Шестакова, я — Тамара Межигурская…
Межигурская?.. Ну конечно же, это она! Тамара Ульяновна! Ее-то, одесскую чекистку, Яша знал. С какой завистью, бывало, провожал ее Яша глазами при встрече! Чекистка! Что-то было в самом этом слове такое особенное, притягательное для Яши, овеянное романтикой, славой далеких революционных дел… Яша даже не помнит, как и когда он узнал, что родственница соседки по лестничной клетке — чекистка. Она, конечно же, не замечала вихрастого парнишки, его восхищенных взглядов. Да и встречались они два-три раза в году, по большим праздникам. Нет, конечно же, Тамара его не помнит!.. Яша еще больше смутился.
— Она знаешь какая? — не замечая Яшиного смущения, продолжая рассказывать Тамара о Шестаковой. — Во время обороны медицинской сестрой на пароходе плавала, раненых на Большую землю возила. Налетят фашисты, начнут бомбы бросать, все гремит и воет вокруг, осколки свистят, а Тамара смеется, поет, танцует, ободряет раненых. Вот и теперь: ей на задание идти, а она… Павел Владимирович говорит, что веселье и бодрость духа нам нужны так же, как воздух и взрывчатка.
Яша знал, что катакомбисты — отважные, сильные духом люди, подобранные Бадаевым из моряков, пограничников и рабочих каменоломен по рекомендации партийных органов. Знал, что под землей у них много тяжелой работы: роют колодцы и стоки для подпочвенных вод, ищут новые подземные лазы и выходы из катакомб и укрепляют старые, выпиливают из камня столы и скамьи, пишут воззвания, печатают листовки, устраивают ночные вылазки с радиостанцией для связи с Москвой. Ему казалось, что в этом суровом подземном мире — сыром и холодном мире без дней и ночей, без вечерних зорь и утренних рассветов — должны замереть смех и веселье, что катакомбисты должны быть суровыми и думать только о борьбе с гитлеровцами.