Только если сведения были очень важные, срочные, Яше разрешалось, не дожидаясь Тамары, самому отправляться в катакомбы. Одному ему из всего городского отряда. Даже если сведения были добыты подпольщиками из других десяток. И только он, Яша Гордиенко, знал расположение секретных входов в катакомбы и нужные пароли. Вот почему Яша с Тамарой каждый раз закрывались вдвоем в маленькой кладовке за мастерской.
Когда Шестакова пришла в мастерскую впервые, Яша, передавая пачку секретных приказов полицейского управления, доставленных Фимкой, ревниво смотрел в ее красивое лицо и думал о том, почему не он, а она ходила подрывать поезд-люкс. Наконец не выдержал:
— Скажи, как там было, на перегоне?
— Я же рассказывала при ребятах: рванули так, что ни один головорез до Одессы не доехал.
— Это я знаю. Об этом разговору в городе много. Ты скажи за себя, как ты действовала.
Он все еще хотел представить себя на ее месте, на перегоне, у Заставы. Ждал, что скажет она так, что у него под ложечкой засосет от восхищения и зависти. А она ответила просто и, как показалось Яше, скучно:
— Я как и все.
— Стреляла?
— Стреляла… Все стреляли…
— А взрывчатку?
— Взрывчатку под рельсы у моста подкладывал Иван Иванович. Он это умеет…
— А вы-то, вы-то что делали? — нетерпеливо спрашивал Яша.
— Мы?.. Константин Николаевич тащил провод от мостика в лесопосадку…
Яше хотелось услышать рассказ о подвиге, а Тамара рассказывала неохотно.
— Знаешь что, Яшко, — наконец сказала Тамара, — давай лучше о деле. В случае чего на шестой выход в Нерубайском не ходи — заминирован румынами, иди через второй, Усатовский.
Яше и самому стало неловко и оттого, что дотошно выспрашивал, и от своей зависти. С тех пор он никогда не вспоминал о подрыве поезда-люкс.
Сегодня Тамара предупредила:
— Через Хаджибеевский парк не ходи, там каратели. Лучше через Кривую Балку.
Она оставила ему пароли. Записывать их Бадаев не разрешал, и Яша с ожесточением зазубривал на память эти секретные слова. А их было немало: до захода солнца надо было сказать дежурившему у входа в катакомбы партизану одни слова, после захода — другие, после полуночи — третьи, а городским подпольщикам на явочных квартирах — совсем иные.
Тамара ждала, пока Яша выучит все.
— Ну что ты кривишься, будто касторку дегустируешь, — подтрунивала она.
— Никогда в школе ничего не зубрил, — признался Яша. — И зубрильщиков не любил, всегда смеялся над ними…
— Зубри, зубри, мальчик. Страшно подумать, если ты забудешь или спутаешь пароль, скажешь не то слово, что надо… Могут принять тебя за провокатора…
Яша надулся. Он не любил, когда его называли мальчиком. Особенно Тамара. Все еще не мог забыть подрывную группу Иванова. Будто она сама напросилась туда, а не выполняла приказ командира. Вишь, теперь мальчишкой его считает!.. Да, все девчонки такие. Вот только Лена, Ли!.. Она, хотя и старше его на целых два года, но… Яша почувствовал, как у него вспыхнули щеки и сладко-сладко защемило сердце.
Тамара ушла только тогда, когда убедилась, что в определенный день и час Яша скажет именно то слово, которое откроет перед ним дорогу в катакомбы.
В мастерской чинить было нечего, и, когда Шестакова ушла, Яша закрыл входную дверь на добротный засов и, посадив у окна Сашу Чикова с напильником и железным стержнем в руках (всякий нежданный посетитель скажет, что парень усердно трудится), достал из тайника газету, подаренную отцом.
Все то, что было напечатано в ней под обведенным траурной рамкой заголовком «Светлой памяти замученных товарищей», каждый из присутствующих мог бы уже пересказать наизусть. Но и сегодня плотный, широкоплечий, с удивительно черными и густыми бровями Шурик Хорошенко попросил Яшу:
— Прочитай, Яшко, как они умирали.
В тот день, когда фашисты входили в Одессу, Шурик был на Пересыпи, вместе с другими рабочими прятал заводские станки. Когда вышли на улицу, с дальнего конца Московской послышался глухой грохот. Шурик оглянулся: из впадины, будто из-за края земли, медленно выползла серо-зеленая глыба.