18. Золотое колечко
За ночь снегу намело во дворе — чистого, пушистого. Синие сугробы. И кажется, свет шел не с неба, а от густо заснеженной земли, мягкой, как огромная пуховая перина.
— Доченька, — сказала Матрена Демидовна. — Наготовь снежку. Натопим его и вечером баньку устроим — отца помоем, хлопцев покличем, у них небось чубы что та проволока стали.
Нина схватила ведро, кликнула Бобика и с порога, как в белопенный прибой моря, — у-ух!
А Бобик! Бобик совсем ошалел от солнца, от радужных искр в снегу, от Нининого звонкого смеха — кувыркается, прыгает, визжит и лает, хватает зубами и лапами Нину за пальтишко, валит в снег.
— Ах, Бобик, Бобик, глупый пес! — смеется Нина. — Ты же ничего не понимаешь, дружок, ничего!.. Ну не лай, милый, не лай. Не лижись! Хочешь, я тебе покажу золотое колечко, хочешь?
Нина поймала Бобика за ошейник, прижала его голову к себе, сунула к самым собачьим глазам палец с блестящим, как солнце, колечком.
— Ну, смотри же, смотри, это мне Леша вчера подарил!..
Вчера Нина рано закрыла ставни в своей комнате и легла спать. Но уснуть никак не могла — очень хотелось есть. За стеной крупными мужскими шагами ходила мать — она тоже хотела есть и думала, чем накормить отца. Что-то ворчала себе под нос, входила в комнату Нины и гремела кастрюлями. Они были пусты. Кому же лучше было знать об этом, как не маме. Но мать как будто не могла поверить этому и все заглядывала и заглядывала в них… Потом она тяжело вздохнула, достала из буфета кусочек хлеба (маленький, черный, черствый, Нина знала — это последний кусочек во всем доме), посыпала его солью, налила из графина стакан снеговой воды и понесла отцу.
Нина никак не могла уснуть.
Пришел Алеша. Сел на краешке Нининой кроватки, погладил ее по отливающим медью волосам.
— Красивая ты у нас, Нинок, вся в отца. Говорят, если девочка в отца, счастливой будет… Ты будешь счастливой, Нина. Будешь…
— Леша, ты ничего не принес?
Алексей всегда приносил что-нибудь: кусочек хлеба, сухой затертый бублик, как-то даже несколько ломтиков ветчины, прихваченных Яшей в ресторане Латкина.
— Нет, сестричка. Ничего у меня нет. Ничего… Завтра Петр Иванович обещает партизанский паек выдать. Завтра принесу.
С тех пор как Нина следом за братьями дошла до Усатовских катакомб, ребята не скрывали от нее, что они связаны с партизанами. Однажды даже послали ее в Оперный театр на дневное представление, на галерку. Рядом с Ниной сел старичок в очках, очень похожий на старого аптекаря. Когда занавес поднялся и свет погас, Нина сунула в руку старику записку от Яши…
— Завтра принесу, — повторил Леша.
— А паек из катакомб дядя Павел принес? Или дедушка с усами? — не открывая глаз, спросила Нина.
— Какой Павел? Какой дедушка с усами? — встревожился Алексей.
Нина тихонько засмеялась.
— Вчера я видела дедушку Кужеля. И с ним, наверное, дядя Павел был — такой высокий, красивый… Плечи — во!
— Все придумала, Нина. Откуда тебе Кужеля знать?
— А вот и не придумала, а вот и знаю, — опять тихо засмеялась Нина. — И хатку его знаю: белая-белая и рядом колодец, как на картинке… Только колодец без журавля, а с барабаном. Такой деревянный барабан с ручкой, на него цепь накручивается — длиннющая-предлиннющая…
— Все это тебе приснилось, Нина. Нет никакого Кужеля и никакой белой-белой хатки…
— А вот есть, — упрямилась Нина. — А вот видела! Весной пионеров возили на экскурсию в Нерубайское, ты не знаешь. Дедушка Кужель и еще второй дедушка, дедушка Трофим… Трофим Прушинский. Они нам катакомбы показывали, где при деникинцах партизанили. А потом к дедушке Кужелю мы ходили воду пить… Я помню…
— Ну вот, — сказал Леша. — А теперь тебе дедушка Кужель приснился. Поняла?.. И никому этот сон рассказывать нельзя. Поняла? Так надо. Ты же обещала быть дисциплинированной, Нина. Обещала?
— Ага, — вздохнула девочка.
Леша был очень грустен и нежен.
— Вырастешь, Нинок, будешь счастливая… Вспомни, что все, что мы делали с Яшей, делали для тебя… для всех вас…
Он поцеловал ее в оспинку на лбу, как раньше делал отец, когда Нина ложилась спать.
— А сейчас ничего у меня нет, золотинка, ничего… Кроме вот…
Леша торопливо снял со своего пальца тоненькое золотое колечко, подаренное ему мастером ювелирной фабрики в день первой Лешиной получки. Чудной это был мастер: другие от учеников с первой получки требовали долю на пропой, а он за свои деньги делал своим ученикам подарки. Говорят, тот мастер в гетто снял свои золотые коронки с зубов и отдал охраннику, чтобы тот не видел, когда будут переправлять на волю больную еврейскую девочку. А сам умер от голода…