— Чтобы таки да — так нет.
Фраза, которую произнес Яша, не встречалась ни в одном румыно-русском разговорнике, а дословный перевод ее был непонятен, что критская клинопись. Переводчик виновато посмотрел на Курерару. У того промелькнуло подобие улыбки.
— Это чисто по-одесски. Я познакомился впервые с этим жаргоном в девятнадцатом году, — сказал он переводчику по-русски. — Можете идти, я закончу допрос сам.
Переводчик ушел. Ублюдок Чорбу скалил зубы, ожидая команды Курерару. Но майор даже не повернул к нему головы.
— Нам известно, что ты был связным у Бадаева, — сказал он Гордиенку.
— Вам известно? И откуда это может быть вам известно? Я же никакого Бадаева не знаю.
— А Носова знаешь?
— Какого Носова? — насторожился Яша.
— Сергея Ивановича Носова из артели гужтрапса.
— Ах Сергея Ивановича! Да? Это которого задержали вчера вместе со мною? Да? Высокий такой, в шапке?.. В бобриковом пальто?.. — Яша готов был до бесконечности перечислять приметы Носова, затягивая время и лихорадочно соображая, почему этот фашист спрашивает его о Носове и Бадаеве одновременно. — Нет, не знаю!.. Вчера впервые видел его на квартире у Бойко.
— И ты станешь отрицать, что Носов и Бадаев одно и то же лицо?
Яша чуть не вскрикнул. Нет, этого Садовой знать не мог! Паспортом Носова Владимир Александрович пользовался впервые… Значит?.. Значит, предал кто-то из арестованных вчера. Кто же? Кто?!. Жека?.. Или Старик не выдержал пыток?.. Нет, нет! Это только подозрения господина фашиста! Это провокация!.. Яша ответил спокойно и дерзко:
— Откуда же мне знать, господин фашист, похожи ли вы на черта — вас я вижу впервые, а с черта даже фотокарточки нету.
Курерару понял, что очную ставку Яши с Носовым проводить бесполезно. Этот Гордиенко довольно крепкий орешек, если упрется, хоть ты кол ему на голове теши — ничего не скажет. Но Курерару был матерым волком, недаром же он, как и Аргир, втайне от своих хозяев, служил не только румынской, но и немецкой, и английской разведкам. Он решил заговорить с Яшей по-иному: не может быть, чтобы этот подросток не воспользовался возможностью сохранить себе жизнь. Курерару всегда считал: чем человек моложе, тем жизнь ему дороже, тем сильнее он цеплялся за нее, ничем не брезгуя для своего спасения.
— Не делай глупостей, Гордиенко. Я даю тебе возможность спасти свою жизнь. Для этого много не надо: перестань ёрничать и ответь всего на один вопрос.
— А как же убийство Садового?
— Это можно расценить как обыкновенное уголовное преступление. В военное время на это особого внимания не обращают.
— Угу… — задумался Яша. — И что же это за вопрос такой, что ради ответа на него можно отпустить уголовника на все четыре стороны?
— Сколько катакомбистов в Одессе?
— И если я отвечу на такой короткий вопрос, значит, все — чеши, Яша, до дому?
— Если ответишь правильно.
Даже Чорбу вытянул шею и навострил лопухи ушей, чтобы расслышать Яшин ответ.
— Вот жаль, господин фашист, я их не посчитал.
— Ну, много или мало?
— Смотря как понимать. На двести миллионов советских людей, конечно же, мало, ничтожный процент… Но если на ваш гарнизон, — фью-ю-ю! — господин фашист, тьма-тьмущая. Катакомбисты не перебили вас всех до сих пор только потому, что боятся, как бы в свалке не наставить синяков порядочным людям. Вы же, наверно, заметили, господин фашист, что вас бьют только тогда, когда вы собираетесь большим стадом — в комендатуре на Маразлиевской, в поезде-люкс, в колонне на Николаевском шоссе… Мой вам совет, господин фашист, не собирайтесь ярмаркой, чешите отсюда в свою Румынию, там вас, словно пижона, трогать не будем.
— Надеюсь, ты понимаешь, щенок, что твоя болтовня мне не нужна, — не выдержал спокойного тона Курерару. — Мне нужны показания, черт побери, и я их у тебя вырву или тебе не видать солнца, как своих ушей!
Яша знал, что его будут бить, мучить, пытать. Он к этому был готов еще с той минуты, когда там, на квартире, отказался бежать и назвал свое имя. И ему просто хотелось потрепать нервы этим ублюдкам, решившим соблазнить его свободой, жизнью, солнцем. И теперь, когда уверенность господина следователя в своем превосходстве, в том, что он купит Яшу, была на пределе, когда нервы у того начали сдавать, Яша почувствовал такой прилив сил и дерзости, что не мог уже сдержаться. Он подался всем телом вперед и, гордо подняв голову, сказал громко и вдохновенно:
— И насчет солнца и света у нас с тобой, фашистская морда, понятия разные: