— Вот это да-а… — протянул Яша, не спуская глаз с Антона Брониславовича.
— Что ты на меня уставился, Яков? — рассмеялся Федорович, приглаживая ладонью вьющиеся красивые, как у Вовки, волосы. — Мы ведь старые знакомые, а ты и поздороваться забыл.
— Забудешь! Тут «мама» выговаривать забудешь! Мне такое наплели про вас, дядя Антой… тьфу ты, Петр Иванович.
— Небось прежняя жена моя жаловалась? Так это, брат, дело такое…
— Она само собой… Недавно я одному фармазону за вас фонарей под глаза навешал.
— С чего бы вдруг? — удивился Федорович.
— Дезертир, говорит, Антон Брониславович. Я ему втолковываю, что коммунист не может быть дезертиром. А он свое: дезертир да дезертир. Ну и пришлось…
— Кто же это такой? — краснея, спросил Федорович.
— Да так, один… Ну, я ему еще устрою желто-зеленую жизнь. Он еще увидит небо в мелкую крапинку, морское копыто!
— Постой, постой, Яшко, — перебил Бадаев. — Ты сам слышал, когда Федоровича называли дезертиром?
— Ну, дядя Володя! Вот честное…
— Так это же прекрасно! Завтра же попрошу в штабе написать во все райвоенкоматы письмо о розыске дезертировавшего лейтенанта стройбата Федоровича Антона Брониславовича.
— Ну что вы, Павел Владимирович! — даже сквозь сильный загар заметно было, как побледнел Федорович. — Ведь вы же знаете… Я же…
— Я все знаю, Петр Иванович! А вот фашисты не знают, и документ о дезертирстве из Красной Армии может вам пригодиться. Лучшее свидетельство о благонадежности. Так-то, Петр Иванович!.. Да вы садитесь, товарищи.
Алексей и Яша присели на табуретки, только Федорович растерянно переминался с ноги на ногу.
— Оно, конечно… по как бы чего не вышло…
— А, по-моему, райвоенкоматы уже эвакуировались, и та штабная бумага к ним не попадет, — вставил Алексей.
— Опять же прекрасно! — усмехнулся Бадаев. — Эти письма попадут прямо в руки гестаповцев вместе с захваченной ими почтой. Наверняка!
Федорович продолжал топтаться, жалобно поглядывая большими глазами то на Алексея, то на Яшу, будто просил у них защиты. Яше жалко стало Антона Брониславовича — такой позор на себя принимать ни за что ни про что! Дезертир! Да таких, отец рассказывал, еще в гражданскую войну без суда расстреливали!
— Так дезертиром-то будет числиться Федорович, а я-то под фамилией Бойко жить буду…
— В нашем деле всяко может быть, — уже строго сказал Бадаев. — А вдруг тебя опознают и донесут в гестапо, что Бойко и Федорович одно и то же лицо? Вот ты тогда и скажешь, что в дезертирах, мол, пришлось фамилию сменить…
— У меня же… У меня же сын! — схватился за голову Федорович. — Что Володе скажут о его отце!
— Сын ваш эвакуируется вместе со спецшколой, знать о вас ничего не будет, как и многие сыновья о своих отцах. А после войны гордиться вами будет. Ясно?
За окном совсем стемнело. Во двор вошли какие-то люди. Начали выгружать из машины тяжелые ящики с оружием и боеприпасами. Антон Брониславович и Алексей пошли в сад показывать заранее подготовленные тайники.
3. Матрос с эскадренного броненосца
На стене под стеклом старый-старый снимок. Его, наверное, вырезали из какого-то журнала или книги, и, хотя плотная бумага малость пожелтела и выцвела от времени, снимок хорошо сохранился. Низкие борта плавучей крепости будто впаяны в стальную гладь моря. В серое небо поднимается белая мачта с артиллерийскими площадками, дальномерными рубками, сигнальными мостиками. Яков Кондратьевич закрывает глаза и видит, как огромное красное полотнище флага взмывает по тонким плетеным канатикам-фалам к самой вершине мачты — клотику. Видит жерла орудий, которые, кажется, вот-вот вздрогнут от залпа и окутают корабль клубами порохового дыма, как тогда, в январе восемнадцатого, когда команда эскадренного броненосца пришла на помощь одесским рабочим, восставшим против гайдамаков. Десять лет своей молодости отдал Яков Кондратьевич этой плавучей крепости.
Рядом со снимком броненосца — фотография бравого моряка: лихо заломленная бескозырка с тисненными золотом литерами на ленте «Синоп», белая форменка с вырезом широкого воротника, большие, горящие огнем глаза, упрямая складка губ и усы — черные, пышные, боцманские усы! Таким видели палубного матроса Якова Гордиенко в огневые годы революции: на улицах города — в боях против гайдамаков и анархистских банд, в окопах под Рыбницей — против румын, в днестровских плавнях — против немецких оккупантов.
Он бы и сейчас показал себя в ратном деле — пятьдесят три года не возраст, — да вот беда, второй год прикован Яков Кондратьевич тяжким недугом к постели, отекшие ноги трудно переложить с места на место, не то что…